Юля, привет! 
Я постараюсь поместить в эту историю и свет, чтобы читатели не устали от мрачности))) Надеюсь, получится.Добавлено (28.08.2015, 18:34)
---------------------------------------------
– Кошачий Коготь!
Мы медленно пробирались по тоннелю, один за другим, по колено в воде. Асса по-прежнему шла впереди всех, но руку мою давно выпустила, и я, пропустив вперёд Диана с матерью и Монху, брёл теперь в хвосте.
Нужно было кое-что выяснить.
Чёрная тень надвинулась на меня – это Кошачий Коготь обошла брата и приблизилась.
– Откуда ты знаешь её? – спросил я, стараясь, чтобы в голове отряда нас не услышали.
Дикарка ответила не сразу. Видимо, не та это история, которой можно поделиться вот так запросто. Впрочем, иного и не ожидалось…
Но закон крови есть закон крови.
– Она жила у нас, в наших краях, – тихо сказала Кошачий Коготь. – Жила целую зиму и ушла в разгар весны. Пять лет с тех пор прошло.
– А она… – я замялся в поисках подходящего выражения, но так и не нашёл. – Она и тогда была…?
– Да. Она странствовала, и Холодная Выдра приютила её в своей хижине. Они вместе искали ответ на вопрос.
– Какой вопрос?
– Не знаю. Но – её вопрос. Ассы. – Помолчав, девушка добавила: – Женщины за работой иногда слышали обрывки их разговоров. Я тоже слышала, только мало поняла. Асса не любила меня – и никого не любила. Но мы почему-то привязались к ней. И жалели. Все говорили между собой, что бедняжку постигло большое горе, хоть никто и не знал её судьбы. Только… мы думали, что шаманка учит Ассу видеть, как видит сама, но когда Асса ушла, Холодная Выдра сказала нам, что они учили друг друга.
– Раз Асса ушла, значит, они нашли-таки ответ на вопрос? – не знаю почему, но рассказ этот взволновал меня до чрезвычайности. – Или не смогли?
– Не знаю, – повторила Кошачий Коготь. – Помню только, что в последнюю ночь у нас Асса убежала к реке и долго сидела там. Мы забеспокоились, и меня послали узнать, всё ли хорошо. Я побежала и нашла её на высоком прибрежном утёсе. Она… плакала.
Далеко-далеко – должно быть, где-то на другой грани вселенского куба – кто-то поставил на тёмном полотне неба огромную бледно-розовую кляксу, и она, медленно расплываясь, уже выглянула своими размытыми краями из-за горизонта-ребра. Занимался рассвет, и ветер приветствовал его, весело носясь над дорогой к Килиддону.
Мы, уставшие, вымокшие и грязные, всё-таки выбрались из чумного Данланга, но серые стены его – я чувствовал – смотрели нам в спины чёрными глазами-бойницами и, казалось, готовы вытянуться вслед за беглецами, ринуться в погоню, вырвавшись из земли – и рухнуть, чтоб похоронить нас под своими развалинами.
Хвала небесам, наши фигуры, кажется, не успели заметить с галереи – на равнине было ещё не достаточно светло, а в городе по-прежнему неспокойно – но я не выдержал взгляда этих стен и обернулся. Беснующийся Данланг тянулся к небу огненно-рыжей шевелюрой пожаров, и ещё оставалась надежда, что ненавистный узурпатор в такой суматохе забудет проклятый код, а то и вовсе о Килиддоне не вспомнит…
Но он вспомнил.
Мы, не сговариваясь, разом остановились, когда в спины нам ударил низкий и густой голос боевого рога. Для меня – даже более зловещий, чем тот, упавший полмесяца тому назад с борта судна воздушного конвоя на проснувшийся, тогда ещё здоровый Данланг и возвестивший о начале конца.
Войско выступало на Килиддон.
Некоторое время спустя мне пришла мысль, что Сохт не рискнул-таки и главные свои силы вернул в стены города – для подавления нынешнего мятежа дядюшки Хэрда и будущих мятежей, более чем ожидаемых – а брать Килиддон отправил одну только кавалерию. В конце концов, есть ещё друзья из Крепости Тигра, и если объединиться с ними да использовать код, то город наместника Койнена удастся взять без особых проблем. Так, должно быть, рассудил «дрянной мальчишка», чьим родственником не посчастливилось называться моему доброму Диану.
Когда рог пропел три раза, послышался топот копыт, над равниной грозной щетиной встали копья и красно-золотые стяги…
– Скорее, – неосознанно сказал я самому себе.
И тут же пришла горькая мысль: не успеем. Не предупредим. Кавалерия Сохта просто сметёт нас, растопчет, как эту самую грязь под нашими ногами, а потом ринется дальше на восток, и ничего уже нельзя будет исправить…
Мы шли слишком медленно. Я, как бы ни храбрился, находился далеко не в лучшем состоянии; Диан уже запыхался под своей ношей, хоть и сменял его временами Волчий Клык (эх, мама, мама… она всё же холодно поджимала губы, когда сын Дикого Народа прикасался к ней); Монха тоже с трудом передвигала ноги – видно, очень тяжко пришлось ей в последние дни. Да к тому же Асса…
Ещё когда мы только свернули на дорогу к Килиддону, я заметил, что Асса из авангарда мигом перестроилась в арьергард, шла с неохотой, всё время хмурилась, часто останавливалась и глядела вдаль через левое плечо, как будто сомневалась, что мы идём в верном направлении. Казалось, вот-вот не вытерпит, схватит меня снова за руку и потянет совсем в другую сторону.
Зверь упорно отворачивал свой гениальный нос от востока на север. И что только учуял?
– Надо торопиться! – в отчаянье крикнул я и, стиснув руку Монхи, первым бросился вперёд.
– Сиге…
– Ну же, кормилица, скорее!
– Сиге, это бесполезно, – глухим голосом остановил меня Диан. – Они догонят. Нужно… нужно сворачивать с дороги.
Он понимал, что́ эти слова значили для меня. Как никто понимал. Но что тут ещё можно было сказать или сделать?
– Сворачивайте. А я не могу.
– Нет, Сиге, мы не уйдём без тебя.
Я замер в изумлении – это сказала мама.
В роду Регаста Курчавого никогда не было предателей, мама, разве ты забыла?!
– Не ты ли назвала меня слабаком за то, что подставил под удар целый город? – с неожиданной для самого себя холодностью спросил я, глядя ей в глаза.
Она отвела взгляд. Высший Разум, просто не верится!
– Я боюсь, – тихо, не своим голосом произнесла мама. – Койнен не простит тебе твоей ошибки. Даже если ты исправишь её – не простит, я чувствую. – Как будто спохватившись, она всё же посмотрела мне в лицо и поспешила добавить, ровно и сухо: – Да и вообще, у тебя в таком состоянии нет шансов добраться до Килиддона. Тебя убьют всадники, и это будет совершенно глупая смерть.
– Вы правы, леди Овейна, – с какой-то особенной горячностью подхватила Монха, и мне показалось, что обе женщины обменялись быстрыми взглядами, которые, без сомнения, должны были означать для них нечто важное, но которых сам я не понял. – Нужно идти в столицу и просить помощи у государя…
– Будет поздно.
Тут внезапно вмешался Волчий Клык.
– Мы с сестрой предупредим вождя, – сказал он, и, признаться, в тот миг я подивился, как мог даже в мыслях называть его дикарём – столько в лице его было властности и силы. – А вождь передаст наместнику, чтоб завалили подземный ход в город.
– Да. – Кошачий Коготь встала бок о бок с братом. Глаза её горели не меньшей решимостью. – Мы умеем быть незаметными и хорошо знаем, как драться с граурхенами.
– Вдвоём мы доберёмся быстрее. И пока отряд будет плутать в лабиринте…
– Вы понимаете, насколько это опасно? – перебил я.
Волчий Клык усмехнулся.
– Не думай, что мы делаем это только ради тебя, граурхен. Там, – он указал рукой на восток, – наши сородичи. Отцы и матери, братья и сёстры. И мы хотим быть рядом с ними, когда придёт враг.
Над равниной снова пронёсся звук рога. Теперь уже совсем близко…
Я шагнул к ним и порывисто обнял обоих, не особо заботясь, принято ли это у Дикого Народа или же считается за дерзость. Что бы ни было только что сказано, эти двое уже сделали для меня столько, сколько не всякий колптинец сделал бы. И вот теперь Волчьему Клыку и Кошачьему Когтю предстоит отвечать за моё предательство вместо меня, став пешками, которыми никогда не боится жертвовать расчётливая судьба.
Проклятие! Да стою ли я этого?
И всё-таки они ушли на восток вдвоём, а мы, все остальные, свернули на север, к Оттне, и свирепая живая буря данлангской кавалерии пронеслась мимо.
На душе было тяжело… Я не исправил ошибку. Скорпион лишь раздразнил меня, позволив бежать на волю, – и всё равно победил.
А потом была дорога…
Было тяжёлое небо, были облетевшие леса, дрожащие от холода речушки и хлипкие мосты, были угрюмые постоялые дворы, притулившиеся вдоль тракта, и полузаброшенные деревеньки, и одинокие дома, многие из которых почернели от пожаров, и опустевшие поля, и ветер, подгоняющий на север… и люди.
Люди (по большей части это были крестьяне) шли к стенам Оттны, ведомые упрямой уверенностью – в столице, под могучей рукой короля, Красному году не разыграться. Те, что помоложе, обгоняли нас, торопились; иные, не столь выносливые или же отягчённые стариками да малыми детьми, брели медленно. Были и те, что спешили пристать к какой-нибудь группе, где есть хотя бы один мужчина, годящийся в защитники. Присоединялись и к нам.
Несколько раз на моих глазах случались нападения разбойных шаек, но от них, слава небесам, удавалось отбиваться. Один раз видел драку, причём дошло даже до крови, однако участники остались живы-здоровы, а зачинщика хотела сначала наказать и прогнать, но передумали и ограничились строгим надзором. Нас с Дианом, кстати, позвали на общий суд, так что мы в этом деле участвовали непосредственно.
А вот постоянные кражи стали для путешественников настоящим бичом (благо мы, бежавшие из тюрьмы, и так ничего при себе не имели). Бывало, пристанет к какому-нибудь отряду одинокий человек, на судьбу пожалуется – дескать, налетели звери в облике человеческом, дом спалили, родных убили и т. д. – его пригреют, а наутро и обнаружится вдруг пропажа то лошади, то ещё чего ценного. А человека того и след простыл…
– Эх, ну зачем, спрашивается, учёные свою сеть выключили? – вздыхая, сказал мне как-то раз один старик, бегущий от нелёгкой жизни в южном уделе вместе со всем семейством. – Я-то сам всю жизнь глеурдинов с их Высшим Разумом костерил на чём свет стоит. Да и сейчас, по правде, не питаю восторгов. Только Красный год… это уже чёрт знает что такое. И если так дело плохо, что нет добра, а выбирать приходится из двух зол, то лучше уж под сетью ходить, чем… чем это!
И старик обвёл рукой всю унылую картину, открывающуюся его взору.
– А я слыхала, что не учёные это вовсе сеть свою отключили, а сама она отключилась, – вдруг подскочила откуда-то сбоку его спутница – кажется, дочь. За руку она вела мальчугана лет шести.
– Дура ты! – осадил её старик. – Как сеть сама отключиться-то может?
– А вот так! – обиделась женщина. – Сломалась и всё тут. А потому может статься, что вовсе и не Красный теперь год, а самая настоящая Красная эпоха!
– Отчего ж, интересно, она сломалась? – не поверил старик и махнул на дочь рукой. – Разве что об твою голову упрямую… – Чуть погодя он добавил задумчиво: – А если сломалась… так, может, починят?..
Словом разговоры ходили всякие, однако сути это ничуть не меняло: планировали глеурдины или не планировали, но Бесовской Котёл так или иначе в один «прекрасный» момент оказался вычищен, бессмертные конвоиры это, разумеется, отметили, и Красный год был объявлен – со всеми вытекающими последствиями.
Мама всё время, что мы были в пути, провела на старой скрипучей телеге вышеупомянутого старика. Одна молодая крестьянка, назвавшаяся внучкой знахарки, изготовила для неё целебный травяной отвар и тем же отваром с помощью Монхи омыла материны изуродованные ноги, а после перевязала. Надеюсь, это поможет, и мама снова сможет ходить…
В тот памятный вечер, когда мы были ещё в самом начале пути и остановились на ночлег на брошенном хозяевами постоялом дворе, мама была даже весела (я редко видел её такой) и высказала предположение, что в Оттне мы, очень может быть, встретим Кайера.
Не помню, говорил ли, но мой старший брат вот уже год как жил далеко на севере, в Крепости Овна, что на склоне Сийенд. Дело в том, что тесть его, комендант этой самой крепости, был тяжело болен и за неимением сына или племянника сделал своим заместителем зятя. Мама же полагала, что её благоразумному, рассудительному Кайеру непременно должна была прийти в голову идея увести своих подопечных к самому сердцу Золотой Колпты, где сильнее последствия глеурдинских экспериментов и где можно спокойно переждать Красный год. С этим суждением я был согласен, хотя… возможно, это просто наша общая надежда.
– Как думаете, за сколько дней доберёмся? – спросил у моей матери Диан. Сам он, как и я, никогда прежде в столице не бывал.
– Не близко ещё, друг мой. Понадобится дней пятнадцать, а то и больше.
Только потом я понял, отчего Асса, приютившаяся в углу, не проронившая ни слова за всю дорогу, но с каждым днём понемногу светлевшая в лице, едва заслышав эти слова, издала какой-то отчаянный стон. Мы тотчас поглядели на неё, но она вскочила, остервенело замотала головой и выбежала прочь.
Когда же все заснули под тёплой крышей, я обнаружил эту странную женщину у самого выхода: она стояла ко мне спиной, чуть прислонившись плечом к косяку; дверь же была открыта нараспашку, и за дверью бродила по тракту холодная осенняя ночь.
Вот тогда-то и толкнуло меня под рёбра: говори!
– Почему ты не убила меня?
Асса не повернулась. Её чёрный силуэт в голубоватом ореоле лунного света, льющегося из дверного проёма, был похож на фигуру большой обтрёпанной птицы – или другого какого-нибудь существа с изодранными ветром крыльями.
– Не молчи. Я знаю: ты умеешь говорить.
– Ты этого хотел, – тихим и неожиданно ровным, даже весьма приятным голосом сказала она, по-прежнему стоя ко мне спиной. – Чтоб я убила. Ты хотел – и я сначала тоже хотела. Я совсем забыла про скорпионий хвост…
– К-какой ещё хвост? – не понял я.
– Тебе было очень больно. И мне… мне стало так… жаль.
Я невесело хмыкнул. Вот уж чьей жалости ещё не хватало!
– Если пожалела – так тем более должна была убить, разве нет? Ну, чего молчишь? – голос мой прозвучал вдруг резко, нервно и как-то даже истерически. – Поняла ведь уже, кажется, что… не могу я так больше!
– Поняла, – согласилась Асса с тихим вздохом. – Хвост скорпиона всегда изгибается так, что жало его нависает над его же спиной. Как будто всё время норовит он поразить сам себя своим ядом… Вот и у тебя так, оттого и мучаешься. Ты – Скорпион, ты тех, кто теперь тебе снится по ночам, ужалил…
Я вздрогнул. Так она и о снах моих знает…
– …а всё же себя самого жалишь больше всех. Ты себя возненавидел. Ты и тогда хотел, чтобы я часть твой ненависти забрала, потому что это груз непосильный. В том и беда… Кто себя не простит, тот всегда, всегда других жалить будет. И никакая сила тут не поможет – не удержать в груди столько яду! А ты в свою грудь яд пускаешь.
Она долго молчала, но я не осмеливался прерывать воцарившуюся тишину, боялся спугнуть. Мне всё казалось, что из этой самой тишины Асса и черпает свои слова, чтобы передать мне, не умеющему слушать…
– Только нелегко тебе будет себя простить. Чтобы простить, надо не быть Скорпионом, потому что самая суть этого чудовища, которую в тебя твой всадник заложил, – тут я снова вздрогнул, – в том и заключена, что Скорпион себя убивает, а от боли уже и остальное идёт… Но, умирая, он каждый раз возрождается для новой жизни.
– И для новых страданий?
– Да. Для новых страданий.
И только после очередного продолжительного, тяжёлого молчания Асса добавила, словно в утешение:
– Но всё же каждая новая жизнь – новый шанс изменить то, что не смог изменить в прошлой.
Поняв, что она сказала всё, что хотела, я подошёл к ней вплотную и заметил, как она от этого поёжилась. Думал взять за плечо и развернуть лицом к себе, чтоб в глаза хоть заглянуть, – не осмелился. Только задал вопрос, вот уже столько дней вертящийся на языке:
– Откуда ты всё про меня знаешь? – я старался, чтобы это прозвучало спокойно, но не уверен, что старания увенчались успехом.
– Вижу, – коротко и неопределённо отозвалась Асса.
– Как?! Каким образом тебе удаётся видеть меня насквозь?! Мои сны, мои воспоминания, даже то во мне, чего я сам не сознаю…
Я запнулся на полуслове – Асса обернулась так внезапно и с такой невыразимой тоской в глазах посмотрела на меня, что впору было отшатнуться, настолько это было жутко. Только я не отшатнулся – до сих пор не понимаю, отчего именно.
– Не только тебя, – шёпотом произнесла Асса, и я, признаться, не сразу понял, о чём речь.
– Что?
– Не только тебя одного вижу. Всех. Каждого, кто ни встретится на пути… Все достоинства и пороки вижу, все чувства, все слабости, все мечты и помыслы, всё, всё, всё… – Она зажмурилась, лицо, и без того болезненное, искривилось в неизвестной мне пока муке. – Хотела бы перестать – а не могу. Никак не могу! А про всадника с головой собаки – не только твоё это воспоминание. Моё тоже.
И вот тут-то я отпрянул от неё, как от прокажённой.
Хотя… почему же «как»? Только вот в таком случае, я и сам прокажён. Вот уже десять лет и боюсь, что уже не исцелиться…
– О боже… – вырвалось у меня, пожалуй, впервые в жизни – и не спрашивайте, какого такого «боже» имел я в виду, потому что я тогда вообще ничего не имел в виду. Только от страшной догадки закружилась голова, а сердце забилось где-то в висках, и на законное место его прокрался немилосердный холод.
Асса кивнула.
– Много нас таких, Сиге, – внезапно обратилась она ко мне по имени. – Тех, что под Тяжёлым Словом ходят.
– Как… как это случилось? – спросил я тихо и подивился тому, что какая-то даже забота проскользнула в дрогнувшем голосе. – Когда?
– Больше десяти лет прошло, – Асса легонько отстранила меня рукой, прошла мимо и села, обхватив острые колени, прямо на земляном полу. Взгляд её блуждал теперь по стенам. – Мне было семнадцать, и я была ещё… нормальная.
На последнем слове Асса в порыве какого-то отчаянного стыда уткнулась лицом в колени, а у меня сжалось сердце. Боже, да ведь эта несчастная всё понимает! И то, что её почитают за юродивую или сумасшедшую, понимает, очень может быть, яснее прочего. Мне вдруг показалось, что мы незаметно поменялись местами, и теперь уже я видел (хоть и не понял пока до конца причины), как ей больно, и пришла моя очередь жалеть.
Подумав, сел рядом.
– Я собирала грибы в лесу, – вполголоса продолжала Асса, подняв голову. Речь её стала казаться всё более обыкновенной, как у самого что ни на есть вменяемого человека. – И вдруг появились они. Двое всадников в чёрных плащах и с собачьими головами. Ты хорошо представляешь, как именно они выглядели…
О да, ещё бы: я видел этих страшилищ как наяву.
– Я поняла по голосам, что они были совсем юны – один моего возраста, а второй и того моложе. Сначала они всё ездили, ездили вокруг меня, и было так жутко… А потом старший поднял руку и…
– И произнёс роковые слова, – не вполне осознанно вставил я, глядя в пустоту перед собой.
– Нет. Он сказал: «Не бойся, мы не причиним тебе вреда», – и хотел ехать дальше, но его спутник крикнул: «Постой!» Тот, первый, обернулся. «Едем, брат. Это всего лишь девушка. Обыкновенная девушка…» «Пусть обыкновенная! Но я так хочу», – и младший спрыгнул с лошади и подошёл ко мне. Я не смела двинуться с места. Он простёр надо мной руку и стал медленно ступать по кругу, проговаривая вслух какой-то нелепый стишок о потерянных детях. «Брат!» – строго крикнул старший. Он, кажется, и потом пытался всё прекратить, но ему, наверное, не хватило твёрдости. И вот, когда стишок закончился, младший радостно и звонко щёлкнул пальцами и сказал… это.
Щёлкнул пальцами?..
– Значит, он был не в перчатках? – спросил я, стуча зубами: озноб охватил меня, стоило представить описанную Ассой сцену.
– Нет.
– А старший?
– Тоже нет.
«Значит, их по крайней мере несколько, и значит, среди этих двоих не было Его», – решил я. Почему-то казалось, что раз мой всадник в памятный день был в печатках, то непременно должен был носить перчатки всегда. А раз так – у Ассы был не он. Неизвестно откуда взялась эта уверенность, но уходить она никуда не собиралась.
– И ты… всё поняла и запомнила? Всё, что он сказал?
– О нет. Откуда было мне, простой крестьянке, знать староколптинский язык? А ведь всадники с собачьими головами говорят на нём.
Староколптинский язык? Почему-то раньше мне никогда не приходило в голову, что это именно он, хотя должно было…
И тут до меня дошло, отчего ещё так неуютно и холодно было с того момента, как Асса начала рассказывать о себе. Она сказала что-то о Тяжёлом Слове! В памяти так и всплыли строки: «Третье же – слово Тяжёлое, чтобы проклинать и благословлять…»
Откуда оно у всадника? Ведь Холодная Выдра говорила, что Три Слова, которыми обладали загадочный Икэри и его сородичи, передаются только старшим сыновьям стволов, а эти наши… создания (мягче не назовёшь) стволами никак быть не могут! Иначе защищали бы мирных колптинцев, а не наоборот… Так откуда?..
Кажется, я совсем запутался.
– Я ничего не поняла тогда, – продолжала тем временем Асса, – но стала замечать в себе перемену… страшную перемену, как потом оказалось. Вот твоё проклятие проявилось не сразу, а только как Красный год настал, потому что у всех это бывает по-разному. А я в тот же вечер осознала, что… вижу. Сначала думала – ничего. Ошибалась… Так жить нельзя. Когда каждого от начала и до конца прочитать можешь, никого не любишь, никто не нужен, и жизнь – одно сплошное одиночество. Вот и ходишь по миру для всех чужой. Иногда вот жалость просыпается, только что мне и что вам от этой жалости? И не оттого это, что все люди плохи – нет, есть и совсем чистые – только чем больше узнаёшь, тем больше теряешься. Если бы сам человек знал про себя, какая бездна в нём сокрыта! Я бездну вижу, а в ней всё перемешано. Потому никогда не могу понять, что такое есть человек, каждый человек, на самом деле. Не могу тебя настоящего в твоей бездне поймать. В один день убить хочу, в другой – желаю счастья… Кто узнает всё – тот ведь ничего не знает. А представляешь ты, как страшно это – любить и доверять, когда не знаешь ничего?
Я представлял не очень хорошо, но душой чувствовал и понимал, что Ассе пришлось, вероятно, даже хуже, чем мне. И совсем уж стало не по себе: да, я успел примириться с мыслью, что есть человек, видящий меня насквозь, но чтобы настолько… Жутко представить, что за бесы могут там, в моей бездне резвиться.
– И когда стало совсем тяжело, ты отправилась на поиски ответов, верно? – спросил я, чтобы Асса говорила дальше и не бросала меня наедине с пугающими мыслями. – И судьба привела тебя к Холодной Выдре?
– Да. Она научила меня видеть иначе. Не то, что скрыто в глубине души, а то, что было, есть или будет. Так я смогла снова и снова вызывать образ того дня. И заново переживала его, раз за разом до тех пор, пока однажды… – тут Асса на мгновение запнулась, – пока однажды не услышала Тяжёлое Слово таким, каким оно мне было понятно. Пока не узнала, что этот ужасный мой дар – это ещё не всё.
Что-то такое было в её немного охрипшем голосе, отчего меня снова пробрало морозом.
– А что же ещё?
– Знаешь ли ты, что проклятия бывают разные? – внезапно уверенным, почти даже бодрым тоном начала Асса, словно насильно стряхивая с себя тоску. – Это я тоже «увидела» у Холодной Выдры. Есть простые, а есть сложные. Простое – это вот как… «Ты умрёшь, когда над тобой трижды пропоёт жаворонок». Оно исполняется однажды, сразу – и конец. И почти не меняет проклятого. А сложное – это как у нас с тобой. Оно сбывается постепенно, раз, другой, третий… Но и у него есть свой конец – и свой апогей.
Мне очень не понравилось настроение, с каким была произнесена последняя фраза.
– Какой ещё апогей?
– Представь, что у каждого сложного проклятия есть своё олицетворение, как у твоего – Скорпион, и что оговорено в проклятии заранее некое условие… или просто срок. И вот когда условие будет выполнено или же срок истечёт, тогда…
Вся напускная бодрость Ассы мгновенно исчезла, и несчастная, спрятав лицо в ладонях, судорожно вздохнула. Кажется, она прилагала уже титанические усилия, чтобы не заплакать, как тогда, на берегу, где нашла её Кошачий Коготь.
– Что – тогда?
Я жаждал получить ответ – и страшился его. Предчувствие подсказывало, что настал самый важный и самый зловещий момент нашего разговора. И оно только усилилось, когда Асса села на корточки прямо напротив меня – как-то по-обезьяньи, упираясь руками в пол – и на лицо её на время вернулась маска безумия.
– Веришь ты в оборотней? – громким шёпотом спросила она.
Глаза её ярко блестели в темноте, а потом и вовсе будто засветились и притом неестественно округлились – словно две луны на небосклоне напряжённого лица. Я передёрнул плечами, тряхнул головой… Наваждение спало.
– Нет.
– Так придётся поверить. – Она поднялась и отошла на прежнее своё место, к двери.
Я остался на месте, но не сводил с неё глаз.
– О чём ты говоришь?
– О том, – глухо и со злобой сказала Асса, – что оборотни из старинных сказок пришли в жизнь, и они – это мы с тобой. Когда через двенадцать дней истечёт мой срок, я обращусь в чудовище. И стану подобна своему символу.
Я вскочил. Вопросы и слова ужаса душили меня, никак не выходя наружу. Первой мыслью было немедленно, сию же минуту заживо зарыться в землю… Впрочем, нет. Мыслей не было совсем – страх сжёг их дотла.
Нет! Как?! Как такое возможно?..
Не дожидаясь, пока я опомнюсь, Асса заговорила снова, будто и не ко мне обращаясь:
– Как странно и страшно всё совпало… Он назначил срок в десять лет, пять месяцев и семнадцать дней… Разве мог он знать, что Белая эпоха закончится так быстро и роковой день выпадет прямо на Красный год? Нет, не мог… Мне почему-то всё кажется, что его и в живых уже нет… И он не виноват, этот бедный мальчик… не виноват, что мне придётся прощаться со своей душой среди зверей, в которых теперь превращаются люди. Красный год… о, нельзя чтобы он наступал так скоро! Нельзя! – Она снова поворотилась ко мне и снова заговорила ровно: – Интересно тебе, отчего никогда раньше Красный год не был так страшен, как на этот раз? Подумай сам: самые неспокойные колптинцы рождаются незадолго до Красного года, в продолжение его или в первые несколько лет после. Когда они взрослеют и задумывают недоброе, Белая эпоха в самом разгаре и приходится долго ждать. Представь: тридцать, сорок, пятьдесят лет ожидания… За это время злоба успевает выветриться. И юноши с душами преступников превращаются в мудрых стариков, которым уже ничего не нужно. А в следующий Красный год молодыми вступают их дети и внуки, у которых покорность законам в крови, впитана с молоком матери. Но теперь всё по-другому. Белая эпоха была слишком короткой. Шестнадцать, восемнадцать, двадцать – вот возраст нынешнего поколения неспокойных. Им ждать не пришлось… Нет, не все они впускают в себя зверя. Но многие. И этого достаточно.
Мне действительно было интересно, с самого начала Красного года задавался этим вопросом… Но – не теперь.
– Не это важно сейчас, Асса, не это! – я наконец пришёл в себя. – Неужели ты в самом деле… ты превратишься в чудовище?
Она схватила меня за руку.
– Идём. Кое-что покажу, – и потянула за собой на улицу, а там…
Сперва я не заметил, потому что смотрел вперёд, на дорогу и степь, а не вверх, не на небо, как надо было… Прямо над нашими головами, словно вспарывая плотные чернильные тучи резкими взмахами крыльев, вилась целая стая летучих мышей.
– Они чуют свою сестру, – прошептала Асса. – Чуют, что уже скоро…
Ну конечно же… Летучая мышь со взглядом, пронзающим даже самый непроглядный мрак. Древний символ проницательности.
– Асса, неужели нет надежды?
– Нет. Ни надежды, ни времени.
– Ну, хоть скажи мне, что это можно будет потом как-нибудь… отменить! Вернуть тебя… хоть что-то исправить…
– Только если умрут все всадники с собачьими головами. Но не нам решать, жить им или умереть, не так ли? И поэтому я просто должна уйти подальше от людей и ждать. И молить о чуде.
– Ты веришь в Корни?
– Я верю в того, кто Корни создал. Кто дал жизнь удаурнам, но был предан ими ради Высшего Разума. Кто сильнее стихий и необъятней тотемов Дикого Народа… Я говорила о нём Холодной Выдре.
– Кто он?
Асса не ответила, но посмотрела в глаза ласково, даже с улыбкой.
– Я ухожу прямо сейчас, а ты иди дальше, в Оттну.
– Я уйду с тобой, – возразил я, веря в тот миг, что решился окончательно и ничто не поколеблет моей решимости. – Раз уж у нас одна судьба… К тому же мне ещё о многом нужно расспросить тебя.
– Нет, иди в Оттну, – настойчивее повторила Асса. – Иди туда, непременно туда. Я не успею… хочу, чтобы ты́ спасся. За себя, за меня – за всех… нас.
Прозвучало это грустно и горько, но вместе с тем была и какая-то особая властность, от которой я вмиг растерялся.
– Не понимаю…
Она улыбнулась ещё ласковей, чем прежде. Дотронулась до руки.
– Я вижу: у тебя ещё есть надежда на спасение. И она – в Оттне. Твоя последняя надежда… и, пожалуй, единственная.
– Что ещё за надежда?
– Человек. Большего не вижу. Теперь прощай.
– Подожди! – я схватил её за руку, чтоб удержать. – Хотя бы ответь ещё на один вопрос! Только один…
Ассу всю передёрнуло. Я подумал было, что это прикосновение моё ей так неприятно (оказалось, что схватил её тоненькое запястье крепко-крепко, будто не пальцами, а клешнёй), но нет, причину она мне открыла сама и тотчас же:
– Вот именно этого вопроса я и боялась от тебя…
– Прошу, скажи: какой мне отмерен срок?
– Не могу.
– Умоляю, Асса, не скрывай ничего! Это важно… необходимо! Я устал от неизвестности, ты сама это видишь.
– Не могу, потому что тебе не назначено срока. – Она высвободила руку и отошла на шаг. – Твой всадник иначе поступил. Он условие поставил – условие, которое ты, быть может, никогда и не исполнишь, на своё счастье. Хотя не знаю, милостиво ли это было с его стороны или же напротив. Это уже тебе решать.
– Какое, какое условие? – всё больше горячился я. – Асса, не тяни, ради всего святого!
– Не стоит тебе этого знать.
– Нет, стоит. Врага надо знать в лицо – так я привык.
Асса глядела теперь уже с нескрываемым состраданием, но я изо всех сил старался этого не замечать, не думать, что вот прямо сейчас, возможно, совершаю очередную ошибку… Сердце ныло. Сердце просило, нет, требовало правды – всей и сразу.
Главное – правды.
И Асса сдалась.
– Проклятие твоё свершится полностью, когда ужалишь самого близкого тебе человека, ближе которого быть никто в целом свете не может, – сказала она тихо, понимая, какую тревогу должны внушить мне эти слова. – Такого, чтоб весь мир без него казался пустым, бессмысленным и неполноценным.
Не знаю почему, но я… я не помню, что тогда прежде всего подумал и что почувствовал. Помню только свой вопрос:
– Кто это может быть?
– Для молодого человека вроде тебя это обыкновенно бывает возлюбленная, – говоря так, Асса, как мне показалось по голосу, смутилась. Должно быть, ей слишком непривычна была тема отношений между мужчиной и женщиной.
– У меня такой возлюбленной нет, – вздохнул я. – Была одна девушка… которая могла бы стать ею… наверное. Но она умерла.
Мы помолчали, глядя в разные стороны и думая каждый о своём. Где-то наверху по-прежнему хлопали кожистые крылья…
– Что ж, прощай, Сиге, – Асса вновь улыбнулась, потом вдруг наклонила мою голову и поцеловала меня в лоб. – Прощай, Скорпион, и помни: ты прежде всего человек. Но и всякой твари позволено жить на земле. – Летучая мышь села ей на плечо, Асса без страха подняла руку и погладила зверька по большим острым ушам. – Даже этой малютке… Прощай.
