|
Встань, зверь, на две ноги (рабочее название)
|
|
| Maniaka | Дата: Понедельник, 09.02.2015, 17:03 | Сообщение # 26 |
 Лазуритовое перо
Группа: Авторы
Сообщений: 771
| Юля, будем вместе ждать продолжения!
|
| |
| |
| Илиль | Дата: Понедельник, 09.02.2015, 17:05 | Сообщение # 27 |
 Жемчужное перо
Группа: Администратор
Сообщений: 1256
| БУДЕМ! ИСТОРИЯ НЕОБЫЧНАЯ И ИНТЕРЕСНАЯ! ЖДЕМ!
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Понедельник, 09.02.2015, 23:07 | Сообщение # 28 |
 Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| Девочки, привет!!! ))))
Спасибо большое, что читаете и всегда со мной!
Люблю вас очень :heart:
Добавлено (09.02.2015, 23:07)
---------------------------------------------
Проводница наша всю дорогу молчала и шла впереди, съёжившись от напряжения. По-моему, она боялась лорда Одара ещё больше, чем её мать. И лишь вечером, когда румяная ягода осеннего солнца давно уже укатилась в зубастую пасть Сийенд, как сказал бы поэт, чей род вымер тысячелетия два назад, Лайнхва замедлила шаг, а после и вовсе остановилась. Мы тут же догнали её.
— Вот его дом, — сказала девушка и сошла с тропы, давая дорогу.
Метрах в пятидесяти от нас действительно маячила маленькая деревянная хижина. Пожалуй, если б не слабый огонёк в окне, её бы невозможно было разглядеть, настолько сливалась она в темноте со скалой, с небом и с кривыми соснами, обступающими её со всех сторон. Не знаю, кто и когда построил сие сооружение, но выглядело оно плачевно: крыша покосилась и, скорее всего, давно уже прохудилась, стены были откровенно кривыми, между дверью и косяком виднелись солидные щели.
Интересно, как долго нужно искать, чтобы найти в Глеурде хоть одну такую же лачужку? И о чём сейчас думает лорд Одар? Ведь правильный глеурдин не может спокойно смотреть на что-то явно некомфортное и не приспособленное худо-бедно к насущным нуждам человеческим. Да что там смотреть? Даже мириться с мыслью о существовании, не говоря уже о том, чтобы войти внутрь.
Поэтому я решил, что надо самому делать первый шаг. И облегчённо вздохнул, когда профессор тут же пошёл следом.
Что касается, Лайнхвы, то она благоразумно осталась стоять, где стояла.
Хижина встретила нас мучительным скрипом. Скрипело всё: дверь, не привыкшая часто открываться, половицы, не готовые к тяжести двух незваных гостей, и даже густой воздух, в который мы бесцеремонно вторглись. Хотя про воздух — это мои личные смутные ощущения.
В полумраке единственной комнаты можно было разглядеть стол, табурет и низкое подобие ложа, застеленное звериными шкурами. С этого ложа как раз поднимался худой старик. Знахарь и отшельник. Тёмное лицо его было изрыто морщинами, оспинками и мелкими пятнами, а через лоб, левый глаз и левую скулу змеился шрам, судя по всему, грубо и наскоро зашитый когда-то давно, отчего старик казался совсем кривым и убогим. В довершение ко всему он был горбат и настолько тощ, что я не мог смотреть на него без жалости.
Сколько же ему лет?
Одет он был в бесформенный балахон из нескольких кусочков грубой ткани, подпоясанный обыкновенной витой верёвкой.
— Добрый вечер, — как ни в чём не бывало поприветствовал хозяина профессор. И начал докладывать совершенно без эмоций, прямо с порога: — Мы из Глеурда. Я лорд Одар Роурек, а это мой сын Норд. Мы приехали в вашу страну по неотложным делам чрезвычайной важности, но, к сожалению, наши машины сломались, а починить их мы не можем. Нам посоветовали обратиться к вам за советом, господин…
— Моё имя Ируди, — сказал старик.
Голос у него оказался не дребезжащий, как я почему-то ожидал, а гортанный и хриплый. И моложе своего хозяина лет на тридцать.
— Вероятно, такое уже случалось раньше, — продолжал профессор. — И, вероятно, есть некое объяснение того, что техника глеурдинов не работает на…
— Такого раньше никогда не случалось, лорд Роурек, — перебил его старый Ируди.
— И вы не знаете, с чем может быть связана наша проблема?
— Почему же? Знаю. Но ещё я знаю, что ваши машины уже нельзя починить никаким способом, они безнадёжны, так что какой толк от первого знания? И для меня, и для вас.
Лорд Одар тяжело выпустил из себя воздух. Не нужно хорошо знать этого человека, чтобы понять, как он недоволен и раздражён. Однако профессор держал себя в руках.
— То есть вы хотите сказать…
— Что ничем не могу вам помочь, — снова, уже резче перебил Ируди.
Казалось, он делает всё, лишь бы мы поскорее убрались прочь. Впрочем, и лорд Одар не горел желанием здесь задерживаться. Он только ещё раз тяжело выпустил из себя воздух и, бросив на старика царственный взгляд, произнёс:
— Что ж, я так и предполагал. Тогда прощайте.
Толкая дверь, он беззлобно, но устало пробормотал себе под нос: «Шарлатан». Я не спешил за ним: у меня было стойкое ощущение, что мы уходим слишком быстро, что ещё не всё сказано, что было надо, что эта поспешность ещё аукнется…
— Прошу прощения! — окликнул нас отшельник, когда лорд Одар уже сделал первый шаг за порог. — С тобой, юноша, я хотел бы поговорить наедине.
Профессор посмотрел на него без всякого выражения, потом пожал плечами и вышел, прикрыв дверь снаружи. Только тогда я огляделся внимательней. Нет, конечно, ничего нового в простейшем интерьере заметить было невозможно, но изменилось эмоциональное восприятие этого тесного пространства, заключённого в плен тёмных стен, кривого пола и низкого потолка. Оно надвигалось и сжималось вокруг меня — и тяжесть невидимых рук ложилась на плечи.
Было в этом крохотном домике, как и в его хозяине, что-то такое… мрачно-тоскливое.
Пока я пытался поймать и определить свои ощущения, Ируди подошёл так близко, что я невольно отшатнулся.
— Ты не бойся меня, мой мальчик, не надо, — неожиданно мягко сказал старик, поднял руки и принялся осторожно ощупывать моё лицо, потом уши, волосы и снова лицо…
Внезапно он пошатнулся и с коротким тихим стоном схватился за грудь. Я поспешно поддержал его.
— Вам плохо?
— Ох, что-то с сердцем… Но это ничего, это у меня бывает часто. Видишь, какой я дряхлый? — старик выпрямился и издал невесёлый смешок. — Хоть мне всего шестьдесят шесть, уверен, ты дал бы мне все девяносто девять, а то и больше. Посмотри-ка туда.
Он мучительным движением головы указал в угол, где стоял стол. На одной половине столешницы были разложены сухие травы неизвестных мне видов. Ируди откашлялся и сказал:
— Готовлю себе зелье. Не хочу долго мучиться.
Внутри меня всё похолодело. Впервые я видел человека, который хочет убить сам себя.
— То есть вы…
— Да-да, скоро отправлюсь к праотцам. Но я ведь что-то хотел тебе сказать. До приступа-то… — он на пару мгновений задумался. — Ах да! Твои волосы. Они слишком короткие и выдают в тебе удаурна. Мужчины Золотой Колпты никогда не открывают полностью уши, это считается неприличным. И ещё это знак шпионов и соглядатаев. А тебе… если ты вдруг разлучишься со своим отцом и останешься один среди граурхенов, тебе следует притвориться, что ты граурхен. Вот увидишь — целее будешь.
С этими словами Ируди чуть приподнял одну руку и пробормотал что-то непонятное. Я уже подумал было, что он не в себе, что снова какой-нибудь приступ, но тут замер от невероятного ощущения. Волосы, которые ещё утром были совсем короткими, теперь защекотали мне виски и верхнюю часть ушей…
Я запустил в них пальцы, не веря происходящему. Ируди смотрел удовлетворённо.
— Что вы… как вы… — нужные слова потерялись в изумлении и никак не желали находиться, но тут в памяти всплыл текст из «Истории Золотой Колпты». — Так вы — ствол?
— А ты, оказывается, многое знаешь о граурхенах, — немного удивившись, заметил Ируди. — Да, я ствол. Но, увы, я жалок и способен лишь на такой пустяк. Надеюсь, ты не станешь рассказывать об этом отцу.
— Да он и не поверит, — пробормотал я, всё ещё пребывая в полузабытьи. — Но… это невероятно! Я читал, что все стволы много лет назад…
— Тем лучше, — не совсем понятно перебил Ируди, снова потянулся к моим волосам и на этот раз уже гораздо смелее подёргал их. — Вот теперь ты похож на граурхена. Только и имя тебе нужно будет другое, если один останешься.
— Какое — другое?
— Колптинское, разумеется. Ну, вот например… Итгри. По-моему, очень хорошее имя. Давным-давно жил такой человек. Воистину святой человек.
Старик определённо не хотел развивать тему стволов, несмотря на то, что сам так легко признался, что, собственно, стволом и является.
— Э-э-э… — я тряхнул головой и, вроде бы, очнулся. — Спасибо, что вы… проявляете такое участие.
— Просто я чувствую, что тебе это пригодится, — сказав так, Ируди вернулся к своей кровати и медленно сел, держась за спину. — Ты, кстати, ничего не хочешь спросить? Из того, что действительно волнует тебя.
Он сделал ударение на слове «тебя» и похлопал ладонью рядом с собой, приглашая присоединиться. Я помедлил — уж больно хлипким и ненадёжным казалось ложе и уже веяло от него чем-то потусторонним — но предложение всё же принял.
Действительно, был один вопрос, которым я задавался в последние годы, в те нередкие ночи, когда нападала бессонница. Ещё не зная толком, как сформулировать мысль, я начал довольно пространно:
— Люди в Глеурде во всём стремятся к рациональности и максимальному комфорту и хотят весь мир подчинить законам логики. Они не признают ничего, что нельзя увидеть, потрогать или посчитать, как будто полностью отсекли от себя духовность. И говорят, что этим самым расширяют горизонты человеческих возможностей, не отвлекаясь на мелочи жизни…
Ируди слушал очень внимательно, не перебивая. Казалось, временами он даже забывал дышать.
— Я всю сознательную жизнь осуждал их в мыслях. За то, что они поверхностны и материалистичны, за то, что не испытывают никаких чувств, кроме самых примитивных эмоций. Но иногда мне становится стыдно за своё отношение к ним. Ведь я ничуть не лучше. Я пустой и тоже, как и все, никогда не знал сильных чувств — таких сильных, чтобы рядом с ними материальный мир казался ничтожным и жалким. Никогда. Моё отличие от остальных лишь в том, что я хочу этого. Хочу хоть раз испытать Чувство, которое поднимет меня выше моей телесной оболочки и природных потребностей, потому что… потому что только тогда смогу назвать себя человеком. Потому что не понимаю, зачем иначе жить! — К лицу прилила кровь, а сердце застучало чаще. Этот умирающий старик, отшельник из горной лачуги, стал первым человеком, с которым я говорил открыто и честно. — Вот только не знаю, способен ли я — простой глеурдин, которому столько лет вбивали в голову законы Высшего Разума — способен ли я… на Чувство?
Ируди долго смотрел на меня. Тяжело смотрел. И в то же время с печальным одобрением.
— Я понял твой вопрос. Посиди здесь.
Сам он встал и отошёл к столу. Тихо покряхтывая, отодвинул несколько сухих листьев и стеблей, чтоб не мешались. Они зашуршали, и меня передёрнуло. Вспомнилось будущее смертельное зелье, избавление от долгих бессмысленных мук…
Ируди выдвинул из-под столешницы ящик и что-то достал оттуда. Мне не было видно — он загораживал спиной — но, кажется, какие-то бумаги. Я убедился в этом, когда на столе появилась массивная чернильница, а в руке старика — длинное перо. Он дунул на него, и в воздух вспорхнуло облачко пыли. Он сел на табурет и начал что-то писать…
Когда Ируди встал, в его руках был плотный белый лист, сложенный вдвоё, а внутри него — несколько жёлтых листков, настолько старых, что казалось, вот-вот рассыплются в прах.
— Вот, — сказал старик и протянул мне бумаги. — Положи к себе в сумку и не доставай. Прочтёшь через месяц.
— Здесь ваш ответ?
— Можно и так сказать. — Ируди снова сел рядом со мной. — Но… только через месяц, понял? Не раньше ни в коем случае! Ты ещё не готов.
— Хорошо, — кивнул я, пряча бумаги в портфель, как и было велено. — Могу я задать ещё один вопрос? Это касается колптинцев.
Ируди моргнул, должно быть, в знак согласия и молча ждал.
— Что самое прекрасное, что ещё пока осталось у них и чего уже нет у глеурдинов?
Старик вдруг сухо рассмеялся, обнажив жёлтые, но на удивление ровные и целые зубы. Шрам его при этом неприятно скукожился.
— А-а-а… понимаю. Вредный Труфи загадал загадку, да? И на что ты подумал?
— Я перебрал много вариантов, но не знаю, какой из них лучше остальных.
— Ну, назови несколько, — в единственном целом глазе загорелись огоньки интереса.
— Материнская ласка, отцовская защита, тепло домашнего очага, родные дети…
Ируди слабо усмехнулся.
— Всё это варианты одного и того же, — сказал он.
— Ну, тогда… семья? Глеурдины не создают семей.
— Это тоже один из вариантов, — помолчав, произнёс Ируди и положил руку мне на плечо. — Подумай, юноша. Подумай.
Не знаю почему, но мне тяжело было оставаться долее под давящей крышей этой одинокой и обречённой хижины. И, оказавшись за порогом, я задышал часто и глубоко, как будто только что вынырнул на поверхность из толщи вязкого умирающего болота.
Мы заночевали под открытым небом, а рано утром двинулись в обратный путь.
Всю дорогу, то есть практически весь следующий день я не мог выкинуть из головы умирающего отшельника по имени Ируди. Вокруг него, как назойливые мошки, вились разрозненные мысли, а я всё пытался накинуть на них паутину, которая связала бы их в одно, нечто структурированное и более-менее понятное. Но, увы, плохой из меня вышел паук — и мошки разлетались в разные стороны.
Нужно сказать местным колптинцам, что знахарь умирает. Пусть заберут его из этой полуразвалившейся лачуги, пусть хоть попытаются что-нибудь сделать… Нет-нет, вряд ли это понравилось бы старику, так что лучше молчать. Или всё-таки сказать — а дальше пускай разбираются сами? Мы всё равно надолго здесь не задержимся… А в Глеурде старику было бы лучше: там медицина на совсем другом уровне… Здесь красиво. Безумно красиво. Если бы я мог выбирать, где встретить старость и где умереть, то… Нет, в Глеурде Ируди точно долго не протянет.
И почему меня так волнует его судьба? Он стар, слаб, увечен… Может быть, смерть для таких — в самом деле благо?
Он стар и слаб. И он — ствол.
Он — ствол, и я чувствовал его силу до сих пор. Она тянулась за мной невидимым колышущимся шлейфом. Да, он говорил, что жалок, и не было в нём мощи и энергии, способных открыть второе дыхание на пороге смерти. Эта сила была иной. Сила человека, готового к тому, что второго дыхания не будет и придётся обходиться без него.
Наверное, именно из-за этого я с такой лёгкостью открылся старику, которого видел первый и, пожалуй, единственный раз в жизни. Опомниться не успел, а он уже вынул душу и спокойно, очень внимательно разглядывал её своим уцелевшим мутным глазом, а у меня тогда даже удивления не возникло. Только сейчас…
И только сейчас подумалось, что так просто нарушить запрет, сунуть руку в портфель и прочесть ответ на свой вчерашний вопрос. Но нет, сила держала крепко, и когда на привале я всё же достал из сумки аккуратно сложенные листы, невероятное волнение овладело мной, чаще забилось сердце, вспотели ладони, и я просто понял: не смогу.
Я действительно был ещё не готов. И, не разворачивая, вложил листки в «Историю Золотой Колпты» — чтобы не помялись.
Лицо лорда Одара, шагающего рядом, как всегда, было непроницаемо, хотя временами казалось, что он разглядывает местную природу с удовольствием и даже с некой толикой восхищения. И надежда неуверенно шевелилась во мне… Только теперь надежда боялась жить из страха тут же умереть. Как уже бывало.
— Будем оптимистично полагать, что машины всё же починили, — бесцветно сказал профессор, когда мы уже подходили к постоялому двору. Если я правильно помнил, оставалось только обогнуть вместе с извивающейся тропой последний выступ скалы и спуститься по склону. — В любом случае, откладывать со станциями дальше некуда. И если уж придётся идти пешком…
Профессор не договорил и нахмурился, потому что чуть не натолкнулся на Лайнхву. Она, как обычно, молча шла впереди весь день, но теперь замерла у поворота дороги и упёрлась рукой в скалу, словно искала опоры. Произошло это так резко, что лорд Одар едва не сбил её с ног.
— Что такое?
Он бросил взгляд поверх её головы и нахмурился ещё больше.
— Пожар…
Я понял не сразу. Я только-только начал соображать, что там, внизу за поворотом, лишь одно здание, которое может гореть, а Лайнхва уже сорвалась с места и бросилась вперёд, и на несколько секунд я перестал её видеть.
— Стой, глупая! — крикнул лорд Одар, и только после этого мы оба побежали следом.
Профессор догнал Лайнхву почти сразу и схватил за локти, не пуская дальше, а я увидел огонь — таким, каким никогда раньше не видел. Это был зверь. Огромное многорукое и многоногое чудовище, способное менять размеры и форму, и даже издалека было слышно, как трещат брёвна и балки в его ненасытной пасти. Резко стемнело, и чёрное небо было расцвечено ржавыми отсветами. Пламя метнулось через хлипкую ограду, не выдержавшую даже первого натиска, и подобралось к машинам, брошенным где-то сбоку и никому уже не нужным…
Обрушилась часть крыши, по ушам резанул пронзительный женский крик, и я впервые понял — по-настоящему понял — что значат слова «кровь стынет в жилах». И каково чувствовать себя жалким человечишкой перед стихией.
Стихия безжалостней любого другого врага.
Лайнхва рванулась из рук лорда Одара, но вырваться не сумела. Когда она повернула голову, во взгляде её читалась мольба.
— Пустите.
— Это глупо, — резко ответил профессор. — Ты погибнешь.
— Пожалуйста, пустите…
Дом уже догорал. Какие-то люди с факелами — шестеро или семеро, времени и желания считать у меня не было — яростно потрясали воздетыми к небу руками и топали ногами, отчего выглядели совершенно дико и жутко.
Первобытные пляски охотников вокруг загнанной в яму жертвы… От этого образа, вставшего в сознании так ясно, будто я видел подобную картину своими глазами, неприятно пробрало, а в ноздри набился почему-то запах сырого мяса.
— Проклятие, — тихо сказал лорд Одар.
А Лайнхва всё-таки вырвалась и побежала. Растрёпанная, с безумными испуганными глазами, побежала вниз по склону, и мне казалось: ещё немного и кубарем покатится прямо в ноги поджигателям.
Профессор, разумеется, не торопился следом и только устало вздохнул.
Каким-то чудом мне удалось догнать Лайнхву до того, как её заметили те, дикие и свирепые… не знаю даже, каким словом их назвать. И каким-то чудом мы оба не свернули себе шеи на столь крутом спуске.
— С ума сошла! Тебя убьют!
— Мне нужно… к ним…
— Нельзя. Не сейчас.
— Но потом будет поздно!
— Сейчас тоже — поздно.
Не знаю, откуда в моём голосе появилась эта жёсткость и как я умудрялся ещё соображать холодной головой (по крайней мере, хочется думать, что голова действительно была холодной), но Лайнхва неожиданно сникла, глаза её потухли, и, возвращаясь туда, где остался стоять лорд Одар, я поймал себя на ощущении, что тяну за собой безвольную куклу.
Уже на безопасном расстоянии, в укрытии могучих сосен, она упала на колени и почему-то потянулась руками к горлу. Судорожно глотнула ртом ночной воздух, зажмурилась… Быть может, это неудачное и слишком грубое сравнение, но так или почти так выглядит человек, которого очень тошнит, но стошнить никак не может.
— Нет… уходи… прочь… — бормотала она невнятно, остервенело мотая головой. — Не хочу тебя слушать… отпусти…
Её колотила крупная дрожь, она задыхалась и жмурилась, словно от сильной боли, кусала губы и, кажется, плакала — только слёз не было. А именно их, застрявших где-то в горле, она пыталась из себя выдавить. И я это видел. Потом она уткнулась лбом в землю и зашептала, будто в горячке:
— Замолчи… замолчи…
Я уже начал опасаться, что бедняжка сошла с ума, но тут подал голос лорд Одар.
— Не надо так убиваться, — сказал он, и Лайнхва подняла на него такой ясный, но такой ледяной взгляд, что я вздрогнул и отказался от своих последних мыслей. И понял, как сильно меняет людей настоящее горе.
— Ты всё равно ничего уже не изменишь, — невозмутимо добавил лорд Одар и присел на корточки напротив девушки.
Лайнхва выпрямилась, но осталась стоять на коленях.
— Хотите взять на себя роль Высшего Разума, пока ваша сеть исчезла, господин? — последнее слово она, уже не скрываясь, произнесла с холодным презрением. — Боитесь, что, если её нет, значит, я не слышу его голоса? Думаете, всё так просто? Что мы станем свободными? Будем благодарить вас за глоток свежего воздуха — только потому, что вы переключили какие-то рычаги? Конечно, ведь вам же ничего не стоит просто нажать на кнопку.
— Послушай…
— Вы противоречите себе. Вы хотели доказать, что в Красный год мы не будем нарушать ваши законы? Да, Красный год — это всего лишь год, а Белая эпоха… Одного года не хватит, чтобы исправить то, что вы делаете с нами в Белую эпоху! Вы это хотели доказать? — она болезненно поморщилась. — Радуйтесь, вы доказали это. Видите, я не плачу… просто не могу. Вы знали, куда лезть, и не спросили разрешения. А мы — как дети, которых с младенчества неправильно научили дышать. Научиться заново уже невозможно, — она снова схватилась за горло. — Восемнадцать лет — это вся моя жизнь. И я… я до сих пор, даже сейчас, слышу этот голос и подчиняюсь… Он идёт изнутри и говорит, что любить и горевать об умерших бессмысленно, он говорит то же, что и вы: «Ты всё равно ничего не изменишь» — и не даёт мне просто оплакать моих родителей! Как будто я должна пожать плечами и сделать вид, что ничего не произошло. А я не хочу… уже не могу спокойно его слушать…
— Забыв о том, что такое любовь, ты забудешь и о боли, — сказал лорд Одар.
Лайнхва закрыла ладонями уши, отчаянно замотала головой.
— Пожалуйста, замолчите, — зашептала она. — Вы не знаете, каково это… Замолчите…
— Не понимаешь, что мы всего лишь хотим помочь?
Казалось, профессору уже надоело её убеждать. В голосе его проскользнула усталость.
— Вы уже помогли, — глухо сказала Лайнхва. И дрожащей рукой указала на пламя, уже заканчивающее свою страшную трапезу на месте бывшего постоялого двора. — Вот что на самом деле освобождается с наступлением Красного года. Убийства и пожары. Вы этого не ожидали, верно? А следовало ожидать. Потому что вы убеждаете нас, что любить и прощать бессмысленно, но вы никогда не говорите, что бессмысленно есть, или спать, или бить того, кто убивает тебя.
Лорд Одар отвернулся, ничего не сказав, и Лайнхва, как боец, выдержавший битву, в которой не было победителя, снова легла на землю.
А ведь она, очень даже может быть, в чём-то права. Высший Разум, сам того не осознав, бросил вызов животным инстинктам, и вызов был принят.
А истощённая человеческая душа осталась скромно стоять в сторонке…
Мне кажется, ещё немного — и я пойму наконец, из-за чего начался Красный год.
Глава 5,
о ночных кошмарах, о новых ошибках и их страшных последствиях, в которой досказываются недосказанные легенды.
Скорпион
Это была уже третья ночь с того страшного утра, когда погиб Лорн. Вернее, когда я его убил.
Третий раз мне снился этот сон…
Он неизменно начинался с доброго и ласкового: будто я лежу, свернувшись в клубок, и мне тепло… нет, даже горячо. И мягко. Вокруг темно, и совершенно ничего не видно, но зачем мне свет? Закрываю глаза и чувствую дыхание этого маленького уютного мира, оно обволакивает меня, обнимает, гладит по лицу. И ещё я чувствую рядом что-то, похожее на сгусток энергии. Оно прижимается так тесно, словно всем смыслом своего существования видит лишь возможность быть со мной одним целым. Я не знаю, что это, но Оно сильнее меня — и по-своему слабее. И мне спокойно.
Но внезапно — словно взрыв. Горячие тёмные стены разбиваются на мириады осколков, и свет, жестокий, холодный и в то же время обжигающий, вонзается иглами в кожу. Того, что было рядом и трогательно прижималось, больше нет, и от осознания этой потери сердце словно покрывается ледяной коркой. Я понимаю, что надо встать, подняться на ноги. Просто надо. Неважно зачем. Надо открыть глаза и распрямить плечи. Посмотреть в лицо этому миру — огромному и чужому миру, в котором я отныне одинок, ибо в нём ничто не может быть так близко, как было Оно…
И тогда я вижу напротив, совсем рядом, своего отца. Долго-долго смотрю в его глаза, изучая каждую ресничку и каждую прожилку, пока не понимаю с ужасом, что это не его, не отцовские добрые и улыбающиеся глаза — это глаза Лорнова сына. Два омута, в которых плескается безудержная мука, а не дне их — толстый слой ила из безмолвного обвинения и чувства собственной вины. Я падаю в эти омуты, и эхо провожает меня: «Ты предал своего отца! Знаешь, кто ты после этого?» Потом я вижу самого Лорна. Он стоит за плечом отца с чужими глазами, и кинжал торчит из его шеи. По нижней губе и подбородку стекает кровь, но он, мертвец, безостановочно бормочет: «Клянусь служить вам верой и правдой, как служил благородному Форку. Клянусь служить вам…»
Но самое страшное — за спиной Лорна стоят другие. Люди, люди, люди — с размытыми лицами, которые нельзя узнать. Но в каждом лице есть нечто знакомое, и я уверен: я знаю их или узнаю когда-нибудь — их всех, выстроившихся в ряд. Словно в очередь.
Очередь — за чем? И кто следующий?
Хочу кричать, но не могу…
И две чёрные тучи с обоих концов этого жуткого мира смыкаются над головами обречённых людей, заслоняя стальное небо.
…Я проснулся оттого, что страх сдавил грудь — настолько, что я чуть не задохнулся. В комнате стояла звенящая тишина, и лишь изредка её прерывали глухие, едва различимые звуки — Волчий Клык неровно дышал во сне.
Успокойся, Сиге. Прошло три дня с тех пор, как вы с Дианом вытащили дикарей из подвала; Волчий Клык с Кошачьим Когтем оклемались, подлечили раны и набрались сил, и завтра после полудня вы вчетвером уже отправляетесь навстречу Холодной Выдре. Навстречу ответам.
Впрочем, по словам наших друзей-южан, не так-то просто добиться встречи со старой шаманкой, тем более, если ты граурхен. Так что прежде мне предстоял серьёзный разговор с вождём по имени Гроза Бизонов. Но я не сомневался, что добьюсь желаемого.
И очень не хотел, чтобы сон стал реальностью, а в безликой очереди проявлялись, одно за другим, новые лица.
Нет уж, шаманка, ты от меня не спрячешься.
Я встал с постели, накинул рубашку и, осторожно обойдя спящих дикарей, босиком вышел из комнаты. Хотелось пройтись, проветрить голову. Длинный коридор был весь исполосован голубыми дорожками лунного света, льющегося из маленьких окошек прямо под потолком. В одном из окон устроилась, нахохлившись, какая-то птица. Кажется, ворон.
У поворота коридора я задержался и прислонился лбом к стене. Прохладная… Возвращаться в душную комнату и лезть опять под одеяло, к своим кошмарам, не хотелось, но и расхаживать ночью по дому представлялось нелепым. Кто-нибудь из слуг может увидеть — ещё подумают, что после случившегося с Лорном Сиге сошёл с ума.
Внезапно взгляд выхватил движение на другом конце коридора. Мелькнул и тут же исчез за аркообразным проходом светлый женский силуэт. С нехорошим предчувствием я направился следом.
За аркой обнаружилось небольшое помещение, а у одной из стен — приставная лестница, ведущая на крышу. Стараясь не думать, зачем кому-то из обитателей дома понадобилось забираться туда ночью, я вскарабкался по лестнице наверх, и свежий ветер взъерошил на голове волосы. Ночь была ясной и звёздной.
Я огляделся… и похолодел. Шагах в десяти от меня, почти у самого обрыва стояла леди Барда. На ней была всего лишь ночная сорочка, волосы рассыпались по плечам, она обхватывала себя руками за пояс и, казалось, раскачивалась от ветра и опьяняющего чувства высоты…
— Что вы делаете?!
Она обернулась, когда до неисправимого оставался всего один шаг, и я увидел, как ей страшно. Она обернулась слишком резко, потеряла равновесие, закачалась сильнее… Наверное, в самый последний момент я успел подхватить её, прижать к себе и оттащить подальше от края крыши. Моё сердце колотилось, как бешеное, а по её щекам текли слёзы.
— Сиге, вы… это вы…
— Зачем вы хотели это сделать?
Леди Барда посмотрела мне в глаза.
— Я… не знаю.
— Как это — не знаете?
— Сиге, не оставляйте меня… — она вцепилась в мою рубашку так, словно боялась, что я сейчас толкну её с крыши вниз. — Прошу, не оставляйте меня!
— Вы помните, что произошло? — ласково спросил я.
Она закивала, пытаясь унять дрожь и не плакать.
— Я просто проснулась от непонятного страха. Не знаю, как объяснить… Такое жуткое ощущение… уверенность, что наступила вечная ночь, что мир опустел и, кроме меня, нет больше ни одного живого человека. Было так страшно и так больно, что я… единственным моим желанием было покинуть как можно скорее этот ужасный мир. Я была как в бреду. Не знаю почему… не знаю…
Она спрятала лицо у меня на груди, тихо всхлипывая, и я не мог придумать ничего лучше, чем обнять её ещё крепче. Сердце сжималось так, что было трудно дышать, ладони горели от прикосновений к её спине и плечам. Не соображая, что творю, я закрыл глаза и стал перебирать пальцами её волосы.
Опять, опять что-то противоестественное, необъяснимое и тёмное. Захватывающее контроль над рассудком, толкающее на глупости, жестокости, ошибки. Ну, ладно я, но леди Барда… За что это ей, нежной, светлой, невинной девочке? Что она сделала? Кому нужна её смерть?
Нет. Не позволю.
Леди Барда постепенно успокоилась и подняла голову. Но мне до смерти не хотелось выпускать её из объятий, а сама она не предприняла попыток высвободиться. Улыбнулась.
— Спасибо. Мне теперь совсем не страшно.
Я попытался улыбнуться в ответ.
— Не бойтесь, такого больше никогда не повторится.
— Сиге, помните, как мы с вами танцевали на летнем балу два года назад? — внезапно спросила леди Барда.
Как я мог не помнить?
— Я наступил вам на ногу.
— У меня сейчас такое ощущение, что мы вернулись в тот вечер.
— О, я, должно быть, снова наступил вам на ногу?
Это было до ужаса глупо. Я путался и совсем не понимал, что говорю, но леди Барда улыбнулась снова, тепло и светло, как будто приняла мои дурацкие слова за милую шутку.
— Нет-нет. Просто всё кружится перед глазами, а ваше лицо остаётся на месте. — Она вдруг помрачнела и дотронулась до моих щёк холодными ладошками. — Но у вас такой измотанный вид… Знаю: вы многое пережили за последние дни. Если бы я могла как-то помочь…
«Если бы вы знали, как мне хорошо, оттого что вы обо мне беспокоитесь», — подумал я в тот самый момент, когда неожиданно для себя перехватил её руку и коснулся губами тонкого запястья, в том месте, где билась жилка. И замер в ожидании её реакции. Думал, что теперь-то леди Барда отстранится и уйдёт, но она смотрела в глаза серьёзно и вместе с тем ласково, а потом вдруг обняла меня за шею, и от этого прикосновения я окончательно потерял голову.
Не помню, как мы опустились на поверхность крыши, и не помню, что было потом. Помню только мягкость тёплых губ и нежность бархатистой кожи.
…А второй кошмар оказался ещё хуже первого.
Я снова стоял под шелестящим куполом янтарной ивы, только был уже не мальчишкой, а взрослым, таким, как сейчас. Но и всадник в посеребрённой маске в виде собачьей морды тоже больше не был только-только созревшим юношей, он изменился за десять лет, и, признаться, я боялся его не меньше.
Только теперь я ещё и ненавидел. И страх, мешаясь с ненавистью, заставлял дрожать, как в лихорадке.
Человек в маске поднял раскрытую ладонь — совсем как тогда, во время обряда Путепроложения — но ничего на этот раз не сказал, лишь выпрямил руку и указал двумя пальцами мне за спину.
Я обернулся. Ивовые ветви расступились, приглашая сделать шаг. Послушно легли под подошвы сапог сырые осенние листья. Ветер усилился, разогнал тучи, и лучи солнца упали на землю, освещая что-то… Там, впереди, определённо была вырыта яма. Ветер усилился ещё, подтолкнул в спину, и в его глухой шум вплелись посторонние шорохи. Я опустил взгляд — и увидел их.
Крупных и совсем крошечных, чёрных и белых, шустрых и вялых — два или даже три десятка скорпионов, кишащих возле моих ног. Я хотел раздавить одного, но внезапный приступ брезгливости помешал мне, а потом… я и сам не заметил, как в сопровождении столь отвратительной свиты добрёл до ямы. Скорпионы дружно хлынули в неё, спускаясь по откосам на дно, я сделал последний необходимый шаг и посмотрел вниз.
На дне ямы лежал Рудрайг. Бледный-бледный, с широко раскрытыми застывшими глазами, в которых отражалось небо и гасло солнце. Аккуратно расчёсанные тёмные кудри обрамляли лицо, словно слеплённое из воска, одежда была нарядной, как для бала.
Он лежал недвижно, такой красивый и такой безжизненный, и когда мерзкие скорпионы, сталкиваясь друг с другом, покрыли всё его тело, я дико закричал и отшатнулся.
И сорвался в тёмную бездну, проглотившую мой крик…
Проснувшись, я ясно понял: в той безликой очереди отныне появилось ещё одно лицо.
Сообщение отредактировал Ленарт - Понедельник, 09.02.2015, 23:11 |
| |
| |
| Maniaka | Дата: Понедельник, 09.02.2015, 23:32 | Сообщение # 29 |
|
Лазуритовое перо
Группа: Авторы
Сообщений: 771
| Лена, мы всегда с тобой. Нравится мне встреча с Ируди - атмосферно. А Барду искренне жаль. Плохо, что так получилось(((
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Пятница, 13.02.2015, 14:14 | Сообщение # 30 |
|
Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| С рассветом я буквально вломился в здание Данлангского книгохранилища и, пожалуй, чересчур возбуждённым голосом попросил уже знакомого мне армариуса принести «какую-нибудь книгу с толкованиями древних символов». Старик не стал задавать лишних вопросов, да и не лишних тоже не стал задавать — он вообще ничего не сказал и отправился на поиски, за что я был от всей души ему благодарен.
Книга оказалась на удивление большой и толстой. С одной стороны, это было хорошо — больше вероятность что-то разузнать, с другой… Заголовки статей, конечно, были распределены по первым буквам, но — как оказалось, когда я открыл том на букве «С» — не чётко по алфавиту. Я вёл пальцем по страницам, нашёптывая заглавия себе под нос, чтобы ничего не пропустить, и задним умом проклинал неаккуратных составителей. Потому что бесконечными запасами времени я не располагал и…
«Скорпион».
Все задние мысли мигом пресеклись.
Статья была совсем короткой.
«Скорпион — ядовитая тварь, вся сущность которой есть уничтожение и смерть. Скорпион не может не жалить, ибо не злоба и ненависть, которыми можно управлять, ведут его, но сама его природа, а через природу свою ни одно существо под небом просто так не перешагнёт. Поэтому даже невинный, ничем себя не запятнавший рискует жизнью рядом с ним. Существует древняя притча о том, как скорпион попросил лягушку переправить его на спине на другой берег реки и обещал, что ни за что не ужалит её, ведь тогда они утонут оба. Лягушка согласилась, но на полпути скорпион всё же её ужалил. Перед смертью она воскликнула: «Зачем ты сделал это? Ведь ты умрёшь вместе со мной!» И ответил скорпион: «Что я могу, если жалить — моя природа?» У людей Дикого Народа, которые поклоняются духам разных животных, скорпион издревле считался олицетворением сил демонических и тёмных, символом разрушения и предательства».
Я захлопнул книгу и резко выдохнул.
Уничтожение, смерть, предательство…
«И принесёт он много беды и горя, и туча…»
«Замолчи!» — мысленно крикнул я чёрному всаднику, чей голос вновь зазвучал в сознании. И изо всех сил тряхнул головой.
Через час недоумевающая служанка уже впускала незваного гостя в покои леди Барды. Дверь она закрыла снаружи. Нас оставили одних.
Леди Барда стояла на другом конце комнаты. В скромном утреннем платье и с собранными на затылке волосами она была точно такой же, как раньше. Идеал, которого я посмел коснуться сегодня ночью… Нет, нельзя вовлекать её в этот кошмар. Сила проклятия, сидящего во мне — я уже почти не сомневался, что проклят тем получеловеком-полупсом — эта сила и так уже запятнала её, одурманив страхом и бросив в объятия «спасителя», так кстати оказавшегося поблизости в нужный момент.
Но дело было даже не в этом. Вернее, не только в желании отгородить леди Барду от сопутствующего мне мрака. Я боялся себя. Боялся, что будет дальше, если пойду на поводу тёмной воли, приму всё, как она того хочет, и ничего не стану предпринимать.
Ведь всё случилось потому, что она так устроила.
«Что же ты ещё задумала, проклятая?»
Леди Барда тем временем подошла ко мне и взяла за руку.
— Доброе утро, — улыбнулась она.
— Я зашёл попрощаться, — сказал я совсем не то, что собирался. — Наместник обещал нам безопасный проезд к городским воротам.
— Да, знаю. Но ведь до полудня ещё есть время.
— И верно. Есть.
Я проговорил нужные слова в мыслях… Высший Разум, как я смогу? За такие слова следовало бы отрезать язык!
— Я буду ждать тебя, — сказала леди Барда, — куда бы ты ни поехал.
Надо, Сиге.
— Не говорите так. Мы должны… всё забыть.
Она отшатнулась, ещё не веря.
— Забыть?
— Простите меня, — я схватил её руку, но тут же отпустил. — Я негодяй, я подлец и трус, я посягнул на вашу честь, а теперь смею говорить подобное, но я не могу. Быть с вами. Не могу.
Она поверила. Отвела взгляд.
— Я думала, вы испытывали ко мне… что-то.
— Испытывал, — согласился я. — Может быть, даже любил. Но ещё я очень любил Рудрайга.
Леди Барда отступила ещё на шаг, её тонкие пальцы нервно терзали ткань платья, на щеках проступили розовые пятна.
— Я поступила ужасно, понимаю, — едва слышно сказала она. — Но, пожалуйста, не думайте обо мне очень плохо. Мы с вашим братом виделись редко и почти не знали друг друга.
— Никто вас не винит, — быстро сказал я. — Дело в другом. И в первую очередь даже не в Рудрайге. То есть в нём… и в то же время не в нём.
— А в чём же?
— Это неважно. Считайте, что вина за случившееся полностью на мне.
— Но ведь я могу узнать, из-за чего вы сейчас меня отвергаете?
Она снова посмотрела на меня, и в её глазах стояли слёзы.
Я чудовище. Я всё равно сделал больно. Даже убегая от проклятия, напоролся на его тень.
«Что я могу, если жалить — моя природа?» Жалкий скорпион! Это всё, что он мог сказать?
Нет, чёрт возьми, должен быть выход! Только пока его не видно.
— Мне пора идти.
Я поклонился и покинул комнату.
Может быть, я в самом деле любил… или нет. Не знаю. Не представляю, как это должно ощущаться. Высший Разум ничего не говорит о любви — кроме того, что её лучше избегать всеми возможными способами. Теперь я, как никогда, был готов с ним согласиться. Если из-за любви к женщине брат предаёт брата, друг — друга, или даже сын — отца, то будь проклята такая неправильная любовь.
— Глупый мальчишка! — отчётливо сказал кто-то хриплым неприятным голосом, я быстро огляделся, но никого не увидел.
«Наверное, начинаю сходить с ума», — подумал я, но голос вернулся, уже перед самым отъездом.
Волчий Клык и Кошачий Коготь под горящими взглядами горожан и солдат оседлали лошадей, выделенных нам наместником Дилом, Диан, отпросившийся со службы, прискакал на своём любимом сером жеребце. Я прощался с матерью и Монхой, стараясь не смотреть в сторону наместника, его жены и леди Барды.
— Ты так и не скажешь мне, куда вы едете и зачем? — в который раз спросила мама.
— Пока не могу, извини. Я сам мало чего знаю и понимаю.
— Хорошо, Сиге. Хорошо, я не буду спрашивать.
Я поцеловал её в лоб и отвернулся.
Что-то такое было в глазах матери… Что-то, отчего я ощутил себя беспомощным ребёнком, не умеющим плавать и барахтающимся в зловонной топи. Или мухой, безнадёжно бьющейся в липкой паутине. Ничего не изменилось. А может, стало даже хуже?
И тогда этот неприятный голос рассмеялся:
— Думаешь, что спрячешься от меня?
Никто из окружающих его не слышал.
Мы торопились и расположились на привал лишь с наступлением темноты. В стороне от тракта нашлось более-менее сухое место, однако прежде чем мы его обнаружили, пришлось изрядно вымазать в грязи кому сапоги, а кому и босые ноги. Уставших лошадей вели под уздцы.
Предусмотрительный наместник Дил отправил нам в дорогу целую вязанку хвороста. Сложили костёр. Диан достал из походной сумы огниво и разжёг огонь, а я сидел и наблюдал за движениями его рук, чтобы не думать о своих снах, о произошедшем с леди Бардой, о том, правильно ли я поступил или же, напротив, сделал шаг навстречу проклятию…
Не думать!
Получалось плохо, но тут помог Волчий Клык. Он встрепенулся так, что мы с Дианом непроизвольно вскочили, огляделись и схватились за мечи, но потом приложил ладони ко рту и издал громкий пронзительный крик, похожий на клёкот горного орла. Мы не успели удивиться, а крик уже оборвался странным звуком, который я не могу обозначить иначе как точкой. Или запятой. Поскольку, сделав глубокий вдох, Волчий Клык снова закричал, только теперь крик был протяжным и медленно затухающим. Потом всё повторилось. Короткий, резко обрывающийся — длинный. Короткий — длинный. Это продолжалось долго, и я уже прочувствовал ритм, заполнивший всё пространство вокруг, от которого по коже ползли мурашки. И стало вдруг так тоскливо, оттого что я не могу быть просто облаком над дорогой, ручьём, который мы проехали полчаса назад, или растущим вдоль него тростником…
С юга донеслись похожие звуки, разве что последовательность была иной. Волчий Клык затих, послушал, потом что-то ответил.
— Хорошие новости, — сообщила Кошачий Коготь. — Вождь и всё племя уже идут нам навстречу.
Я взял себя в руки и кивнул, что понял.
Обмен посланиями продолжился. Теперь с юга доносился совсем отрывистый и частый клёкот.
— Мы встретимся с ними уже завтра утром, — сказала Кошачий Коготь, и тут же всё закончилось.
Над равниной распласталась тишина.
— Это хорошо, — пробормотал я, больше обращаясь к себе, чем к своим спутникам. — Это хорошо, потому что времени мало.
Брат с сестрой переглянулись. Диан нахмурился, пристально глядя на меня.
— Времени мало — до чего? — спросил он.
Я молчал, снова увязнув в трясине плохого предчувствия. Что-то должно было случиться — и очень скоро.
— Сиге! — Диан подсел ближе и стиснул моё плечо. Лицо его было встревожено и растерянно и оттого казалось лет на пять младше. — Что с тобой такое?
Друг вглядывался в мои глаза так, словно искал в них что-то невероятно важное. Я хотел бы рассказать ему… Он бы понял. Но рядом были Волчий Клык и Кошачий Коготь, и самое главное — я чувствовал, что рядом был незримый обладатель таинственного голоса. За спиной, справа, слева — везде. И я ничего не рассказал.
— Завтра встретимся с Холодной Выдрой. Вот и узнаем, что со мной такое. Давайте отдыхать.
Возражений не было ни у кого.
Ночь под открытым небом прошла на удивление спокойно, и мне всё чудилось, что кто-то стоит надо мной и отгоняет кошмары полой дорожного плаща. А может, это был просто ветер.
Мы проснулись задолго до рассвета и встретились с вождём как раз на полпути от Крепости Куницы до Данланга.
Их было много. Мужчин и женщин, старых, молодых и совсем ещё детей, разукрашенных воинов и увешанных побрякушками шаманов… И все они смотрели на нас с Дианом. Кто-то изучающим взглядом, кто-то настороженно, кто-то с подозрением. И никто — с ненавистью.
Блаженны свободные от власти Красного года…
Гроза Бизонов был высокий жилистый мужчина лет сорока. Во внешности его было нечто птичье, и потому я сразу вспомнил тоскливо-красивое ночное перекликание. Но кроме того, если не брать во внимание одежду, он был совершенно весь облит красной краской. С ног до головы. Должно быть, это была отличительная черта вождя племени, но мне при первом на него взгляде стало не по себе — слишком уж настойчиво этот боевой окрас наводил на мысли о купании в крови врагов.
Маленькие ястребиные глаза смотрели и впрямь грозно.
— Ты сын коменданта крепости? — обратился ко мне вождь, поскольку Диан, поклонившись ему, сразу отошёл чуть в сторону.
— Да.
— Мне жаль, что твой отец погиб.
Это было довольно неожиданное заявление, и, странно, я даже не почувствовал ни злости, ни отчаяния, которые скоро, возможно, станут моей привычкой. И что отвечать на это, я не знал, но Гроза Бизонов удовлетворился моим молчанием.
— Чего ты хочешь?
— Хочу встретиться с Холодной Выдрой.
Он не удивился и приподнял бровь, скорее, из интереса.
— Зачем она тебе?
Вопросы он задавал прямо и смело, явно чувствуя за собой право допрашивать меня, сколько будет угодно. Ну, конечно, нас, граурхенов, здесь только двое, а за его спиной — целый народ. Верный и дикий. Но и это совсем не злило, тем более, будь вождь хоть трижды Грозой Бизонов, тушеваться перед ним я не собирался.
— Я дивлюсь тебе, вождь. Не вы ли со старой шаманкой первыми пришли к нам, чтобы рассказать кое о чём? Я готов слушать.
По его тонким губам лениво проползла усмешка.
— Вам не обязательно знать всё, граурхен. А то, что обязательно, я и сам могу повторить тебе.
А ты не прост, Гроза Бизонов… Ладно, будем прямее и твёрже.
— Я прекрасно помню, что вы уже говорили отцу. И собираюсь помочь твоему народу.
— Помочь? — вождь помолчал, поджав губы. По-моему, он не поверил в мою искренность. — Вот так просто?
— Я знаю, что вы не остановитесь и пойдёте на север. У стен каждого города вы будете встречать сопротивление и потеряете много воинов. Но и колптинцы пострадают. Сейчас Красный год, и вражда с вами распалит их… нас. Прольётся много крови. Так что в моих интересах сделать всё возможное, чтобы вы прошли на север с миром. Я не всемогущ, но из знатного рода, и моё слово что-то да значит.
— Ты хочешь встать на нашу сторону? Поручишься за нас перед наместниками?
— Пока хоть один колптинец не встанет на вашу сторону, вам придётся прорываться дальше с боями, а я не хочу этого.
— Ты так легко протянешь руку убийцам отца?
— Я воспитан Высшим Разумом и пытаюсь мыслить здраво.
— Не все вы так хорошо воспитаны.
— Не все, но многие.
Гроза Бизонов долго не сводил с меня острого и холодного, как заточенная сталь, взгляда. Испытывал. Я держался, сжав зубы. Наконец вождь посмотрел на восток, где вставало солнце, и негромко сказал:
— Мы не заглядываем слишком далеко. Нам не нужны Сийенды и не нужна столица. Вода не поднимается до горных вершин за один лишь день. Нам хватит и ваших южных городов. Даже они стоят намного выше, чем наши земли, и в них будет безопасно.
Я улыбнулся про себя. Вождь крут — а ведь не наглеет.
— Значит, мы заключили договор?
Гроза Бизонов молча кивнул. Мы с Дианом переглянулись и вздохнули с облегчением, не особо беспокоясь, что о нас подумают. Краем глаза я заметил, что Волчий Клык улыбается и даже Кошачий Коготь выглядит довольной — но только краем глаза, потому что дикари за спиной Грозы Бизонов зашумели, завозились, подталкивая друг друга то в спины, то в бока, и вот живая стена разделилась на две части и почти сразу снова сомкнулась, выпустив из своих недр человека. Женщину.
— Мне нравится твоя честность, граурхен, — сказала Холодная Выдра.
Никем другим женщина быть не могла. Особенно учитывая то, с каким благоговейным восторгом косились на неё остальные. Даже вождь от звука её голоса вздрогнул и поклонился, и старуха снисходительным жестом коснулась его лба.
А вообще-то ничего особенного в ней не было. Длинные волосы, ещё густые, но уже совершенно седые, сморщенное от времени лицо и блёклые глаза, крючковатый нос и запавшие губы, мешковатая одежда, обереги и некий бесформенный (по крайней мере с моей точки зрения) знак, нарисованный на лбу. Её никак нельзя было назвать милой уютной старушкой, одной из тех, что вечерами у костра рассказывают сказки маленьким внучатам, но и жутковатым полубезумным существом, одной ногой застрявшим в потустороннем мире духов и тотемов, она отнюдь не казалась. Что не могло меня не радовать. Старуха как старуха.
Она подошла совсем близко и внимательно оглядела сначала меня, а потом и Диана.
— И мне нравится верность твоего друга. Ни слова не скажет, но будет стоять за плечом до конца.
Мне в тот момент не было видно лица друга, но уверен, что он смутился. Даже несмотря на то, что это чистая правда: разве можно быть ещё более верным, чем Диан? Нет, он не предаст никогда и ни за что.
В отличие от некоторых.
— До конца, — повторила Холодная Выдра и с каким-то странным выражением, которое я не смог прочитать, посмотрела мне в глаза. — Пока не отпустишь.
От слов этих на душе стало совсем тяжело.
А шаманка как ни в чём не бывало уселась на грязную землю и поджала под себя ноги. Она двигалась легко — не как двадцатилетняя девушка, конечно, но быстро и ловко, поймала удивлённый взгляд и пояснила:
— В ногах правды нет. Я никогда не обращаюсь к неведомому, стоя, — она приложила ладони к земле и закрыла глаза. — Спрашивайте, что хотели.
Я присел на корточки и вытащил из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги с переписанными текстами эры Корней.
— Для начала взгляните на это. Может быть, и не придётся… обращаться сразу к неведомому.
Холодная Выдра приняла лист из моих рук так осторожно, словно это была не недавняя копия, а древний полуразвалившийся оригинал. Её глаза проворно забегали по строкам, и только тогда я подивился двум вещам: тому, что старая дикарка умеет читать, и тому, что я, не зная ещё об этом, вручил ей текст, как будто так и надо.
— Нам здесь не всё понятно, — сказал я, отбросив лишние мысли.
— О, эта легенда мне знакома, — протянула чуть нараспев шаманка, когда закончила читать. — Странно, что мне приходится рассказывать граурхенам о том, как возникли Корни, их породившие, но… Слушайте. После того, как удаурны научились строить корабли и стали плавать от острова к острову, силы неба и воды в гневе перестроили прежний мир, разделив его на шесть частей. Когда-то Вселенная была плоской — теперь же стала кубом. Шесть сторон имеет куб, и шесть миров расположены по его граням, и нельзя с тех пор перебраться из одного в другой. В древности люди ещё пытались сделать это, но ни один корабль не вернулся. Все они, добравшиеся места, где сталкиваются два мира, пропадали в небытии навечно. Но земля не сдалась. И миры пустили Корни вглубь куба, и Корни росли и ветвились с шести сторон до тех пор, пока не встретились внутри и не переплелись. С тех пор они стали считаться символом единства и центром всей Вселенной. Их сила была огромна…
— Была?
— Была. Но в последние годы многое изменилось. Море разволновалось. Небо слишком часто плачет и играет молниями. Стихии оживились, стихии чуют, что Корни ослабли. Может быть, они начали гнить намного раньше, много столетий назад, но теперь… роковой день уже слишком близок. И я боюсь представить, что ещё придумают стихии и что они сделают с кубом, если Корни, что его скрепляют, сгниют окончательно. Сейчас мы бежим на север от наступающей воды, но, возможно, это спасёт нас лишь ненадолго.
Холодная Выдра опустила седую голову себе на грудь, как будто уже скорбела по будущим бесчисленным жертвам.
Так вот, значит, какую роль сыграли Корни в вечном противостоянии неба, воды и земли… И теперь, выходит, на них держится весь мир. Или даже шесть отдельных миров.
Я попытался представить себе, каково это — навсегда исчезнуть в пустоте и небытии — и поёжился.
— А отчего Корни теряют силу? Оттого что люди не верят в них?
— Может быть… Но могут быть и другие причины. Однажды я задала такой же вопрос духам земли, и они показали мне толпу мужчин, бредущих сквозь чёрную чащу. Их было четыре дюжины. Чаща кишела дикими зверями, но люди убивали зверей — а порой и друг друга. Больше я не видела ничего.
— Что это значит?
— Не знаю.
Холодная Выдра сложила листок и вернула мне.
— А что Икэри? — спросил я осторожно.
— Мне мало что известно про него, и эти строки открыли много нового, — призналась шаманка. — Я знаю, что таких, как он, древние граурхены называли стволами. И что у Икэри на самом деле не было родителей, его породили Корни. Как и Фадори, его лучшего друга, тоже ствола. Как и многих других. А главным среди них, праотцев всех колптинцев, был человек по имени Эаган. Но все они давно уже забыты. Теперь Высший Разум у вас правит.
Я спрятал лист обратно за пазуху. Про Икэри, конечно, мало что понятно, но с ним и с его янтарной ивой разберёмся потом. Всё равно обряд Путепроложения завершён не был, и теперь мы, вроде как, даже и не связаны ничем.
— Спасибо вам, — поблагодарил я от чистого сердца. — Не ожидал, что вы так легко согласитесь говорить с нами. И что расскажете так много.
Холодная Выдра растянула губы в неком подобии улыбки и снова прижала ладони к земле.
— А теперь задай свой главный вопрос. Ведь что-то же тебя тревожит?
Я проглотил противную слюну и зачем-то обернулся на Диана. Он смотрел — как подталкивал. Давай, мол, смелее. Так и читалось по нетерпеливым глазам: «Ну! Говори же! Я тоже хочу послушать. Хочу понять, что с тобой случилось… Да и сам ты разве не за этим сюда ехал? Почему молчишь?»
Не знаю я, почему я молчу.
— Хорошо, — сказала Холодная Выдра. — Я сама.
Она закрыла глаза и стала раскачиваться то из стороны в сторону, то вперёд-назад, не отрывая рук от земли. Из груди её вырывались гулкие мычащие звуки, временами она сильно вздрагивала, и тогда мычание прерывалось, зато брякали талисманы и обереги, пёстрым грузом висящие на тонкой старческой шее. А когда она распахнула глаза, на мгновение показалось, что они стали чёрные-чёрные, а потом снова поблёкли. Одним молниеносным движением она схватила меня за руку, дёрнула на себя, так что я чуть не потерял равновесие, и совсем рядом оказалось её бледное, испуганное лицо.
— Бойся человека с призраками на плечах, — почти неслышно просипела шаманка. — Ибо роковой станет для тебя ваша встреча.
Острое отчаяние пронзило меня, когда мы уже подходили к Данлангу. В мыслях я не раз и не два обзывал себя паникёром и трусом, но мысли — одно, а чувства или даже тонкие до прозрачности ощущения — совсем другое. Всё было не так. Пепельно-серое небо, чёрная туча, распоровшая брюхо о пики башен, мрачные стены, словно облитые грязью, поднятый надо рвом мост, замершая равнина, ветер, прилёгший на землю…
Это был не тот Данланг, который мы покинули меньше трёх дней назад. Нет, город и тогда был хмурым и тихим — Красный год выпил из него жизнь. Но теперь от него за версту разило могилой.
Дикари разбили лагерь на безопасном расстоянии от крепостных стен и приготовились ждать. К воротам мы отправились втроём: я, Диан и Гроза Бизонов. Ехали верхом и вели за собой ещё трёх лошадей, нагруженных дарами Дикого Народа граурхенам. Чего они только не собрали… Издалека было заметно какое-то оживление на галерее, но всё же опускать нам мост явно не торопились. Подъехав почти к самому краю рва, я крикнул во весь голос:
— Я Сиге, сын Форка из ветви Регаста Курчавого! У меня есть просьба к благородному наместнику Дилу!
Немало времени прошло, прежде чем со стены до нас долетел ответ, и за время это я успел вспомнить и проговорить про себя все проклятия, какие когда-либо знал, потому что ругаться — лучше, чем страшиться.
— Сиге, сын Форка из ветви Регаста Курчавого, — громко чеканил кто-то сверху, — со вчерашнего дня по воле благородного наместника Дила изгнан из Данланга и не может войти в город, как и его спутники, кем бы они ни были!
И я замер, чувствуя, как разом навалилась мне на плечи сотня тяжёлых враждебных взглядов. Могильная тишина стала ещё непроницаемей и глуше, хотя прежде казалось, что дальше уже некуда. Рядом молчали Диан и Гроза Бизонов, первый — ошеломлённо, второй — хмуро. На крепостных стенах да и за стенами отчуждённо, с обвинением молчали жители города.
Я замер — но я почти не был удивлён. Вот оно, значит, как…
— Я хочу знать причину!
Стрела просвистела почти у самого уха, промчалась между мной и вождём и вонзилась в землю в двух шагах позади нас. К наконечнику её была привязана записка. Вернее, как оказалось, когда я спешился и взял стрелу, целых две записки, сшитые между собой тонкой нитью.
— Ничего себе ответ, — тихо сказал Диан.
Первое послание было от матери — я понял это сразу, едва взглянув на аккуратный замысловатый почерк, и на сердце тут же потеплело. Мама, конечно же, всё объяснит, что бы у них там не случилось. От облегчения я даже не сразу вник в смысл и настроение первой строчки. И тем больнее оказался удар.
«Так значит, ты отправился к этим варварам, Сиге… Привёл к стенам родного города твоей матери убийц её мужа, твоего отца? Зачем? Хочешь, чтобы все мы утонули в крови? Или веришь в их сказки? Что ж, достойное продолжение истории с Лорном и леди Бардой… Знаешь, за что Дил изгнал тебя из Данланга? Если нет, прочти её записку».
Кровь хлынула к голове, застилая взор чёрной пеленой. Пусть бы все отвернулись, мама, пусть бы все смотрели с ненавистью и обвинением — но только не ты. А я-то думал, что уже готов ко всему и злой рок уже не застанет врасплох, что бы ни случилось. Наивный глупец… ты снова получил оплеуху. Да такую, что долго теперь не подняться с земли.
Нет, я отчаянно не хотел читать второе послание — и всё же руки мои сами по себе лихорадочно перелистнули страницу…
«Вы обещали, что этого больше не повториться, но он вернулся, этот неконтролируемый страх. И снова ночь, а вас нет рядом… За то, что я собираюсь сделать, простите меня, Сиге — как и я вас прощаю».
И снизу, маминой рукой: «Она была красивой и чистой. И умерла так же. Легла в постель и выпила яд».
— Сиге!
Диан подскочил и схватил меня за плечи, а перед глазами всё плыло, и ноги стали ватными…
— Сиге, что случилось? Очнись!
Откуда-то со стороны кто-то промямлил моим голосом:
— Это неправда. Такого… не могло случиться.
Диан вырвал из моих трясущихся рук обе записки. Прочитал, отшвырнул в сторону. А я вцепился в его одежду так, как будто от этого зависело, провалюсь ли окончательно в зловонное болото своего рока или выберусь на твёрдую землю.
— Это неправда, Диан, неправда…
— Пойдём, Сиге, не надо прямо здесь…
— Нет!
Он потащил меня прочь от городских стен. Не знаю зачем, но я упирался, уткнувшись носом ему в плечо, а он всё равно тащил. Я кричал что-то, не помня себя от отчаяния и бессилия. Почему?! Почему так всё вышло, ведь я же хотел… наоборот… Проклятие моё! Это снова ты? Это твоих рук дело?
Ледяной смех…
«Ты хотел сбежать и был наказан. И так будет всегда, пока ты не смиришься со мной».
Я изо всех сил ударил Диана кулаком в грудь, как будто он был в чём-то виноват.
— Этого не может быть! Откуда у неё был яд? Где она могла достать его? Так быстро, посреди ночи… Нет, это случилось не из-за её страха. Страх нахлынул внезапно, но она уже, уже была готова! Она решилась ещё раньше. Из-за меня! Из-за того, что я с ней сделал.
Диан молчал, но я чувствовал его внутреннюю дрожь. А сам был уже на грани помешательства.
— Я просто хотел избежать новых бед. А она… Неужели она любила меня? Нет, она не могла! Она ведь была послушна Высшему Разуму…
— Сиге, я уверен: ты ни в чём…
— Нет, ты не понимаешь. Я ведь ничего толком не объяснил ей. Думал, она не поверит. Или не примет. Не предполагал, что она может подумать — а она подумала, что я воспользовался её доверчивостью, обесчестил и бросил. Что я сказал ей? Я даже не помню толком, что я сказал ей, потому что слова были пустыми. Так мог бы сказать любой. Почему тогда мне не пришло это в голову? Почему я не рассказал о всаднике и проклятии, о том, что, похоже, обречён предавать, убивать и причинять только боль?
Диан замер, затаил дыхание, и я повис на нём, как последняя грязная тряпка.
— Так вот что с тобой происходит…
Тянущая боль в груди вдруг прекратилась. Как будто натянутые до предела вибрирующие струны внутри меня наконец-то порвались — и за последним взвизгом их наступила тишина. Абсолютная, мёртвая и пустая. Неожиданно ровным голосом я выговорил:
— Это я её убил, Диан. Это я.
Потом мы сидели у костра, и озябшие руки тянулись к огню, но никакое пламя не могло бы сейчас умалить внутреннюю дрожь и заполнить пустоту в груди. Холодная Выдра сидела рядом и молчала, но смотрела так, как будто знала и понимала всё. И то и дело скорбно качала головой.
«И снова ночь, а вас нет рядом…»
«Она была красивой и чистой. И умерла так же. Легла в постель и выпила яд».
Почему яд? Почему не крыша, как в прошлый раз, не кинжал, не верёвка?..
Почему именно Яд?
— Холодная Выдра, — сказал я тихо и хрипло, — человек с призраками на плечах… он носит маску в виде собачьей морды, да?
Шаманка закрыла глаза и мучительно замотала головой, словно от боли.
— Не знаю. Не вижу его лица. Будь осторожен.
— Значит, и вы тоже — не видите…
Мне кажется, я готов был отдать жизнь за одно только знание — по чьей воле со мной происходит всё это? И как это связано с надвигающейся опасностью, с внезапным Красным годом? И связано ли?.. В том, что меня преследует нечто чёрное и страшное, сомнений уже не осталось. Перешёптывание крестьян, острые, как клинок, слова Лорнова сына, ночные кошмары, голос из ниоткуда и жуткие глаза юродивой в окне напротив — этого было достаточно.
Отец учил меня сражаться с врагом, которого видишь в лицо. Не бить в спину и самому не поворачиваться спиной. А тут… Он был всюду, и я не представлял, откуда ждать удара.
Тот всадник — в лесу, у реки, десять лет назад… Хотелось снова сорваться и крикнуть в неизвестность: «Это ты? Это ведь ты — мой враг?»
Но на этот раз я сдержался.
|
| |
| |
| Maniaka | Дата: Пятница, 13.02.2015, 16:09 | Сообщение # 31 |
|
Лазуритовое перо
Группа: Авторы
Сообщений: 771
| Спасибо за новый отрывок, Лен. Перечитаю, когда отсоединюсь. Чтобы трафик не жечь.
Вдохновения тебе.
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Пятница, 13.02.2015, 16:13 | Сообщение # 32 |
|
Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| Спасибо, Маша! И тебе вдохновения! 
|
| |
| |
| Илиль | Дата: Пятница, 13.02.2015, 16:46 | Сообщение # 33 |
|
Жемчужное перо
Группа: Администратор
Сообщений: 1256
| ПОСЛЕДНЯЯ СЦЕНА ОЧЕНЬ СИЛЬНАЯ! ПРО РВУЩИЕСЯ СТРУНЫ ВНУТРИ - ЭТО НЕЧТО! МОЛОДЕЦ!
ОДНО УДОВОЛЬСТВИЕ ЧИТАТЬ ТВОИ РОМАНЫ!
СПАСИБО, ДОРОГАЯ!
|
| |
| |
| Maniaka | Дата: Пятница, 13.02.2015, 19:03 | Сообщение # 34 |
|
Лазуритовое перо
Группа: Авторы
Сообщений: 771
| Согласна я Юлей. Отрывок очень сильный.
И этот последний не озвученный крик Сиге - рвет сердце (особенно когда знаешь, что он, отчасти, прав)
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Воскресенье, 15.02.2015, 14:45 | Сообщение # 35 |
|
Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| Юля, Маша, привет!
Спасибо вам огромное за добрые и тёплые слова! Стараюсь быть достойна ваших похвал и не уронить планку
Добавлено (15.02.2015, 14:45)
---------------------------------------------
Часть вторая
Человек с призраками на плечах
Глава 6,
о хороших новостях для не очень хороших людей, в которой нам предстоит вернуться на несколько дней назад и в которой снова мелькают маски с собачьими мордами, а охотник берётся за ошейник и сворку.
— По-о-остроиться! — прогудел над склонёнными головами рабов голос надсмотрщика. И сразу же, с явным нетерпением: — А ну быстро все в строй, хари немытые!
Отбросив лопату, Авагди отлепил от лица мокрые пряди волос, выплюнул зажатый в зубах ус и оглядел собратьев по ярму.
Они знали, что значит «построиться». Здешним «чертям», как назывались на рабском жаргоне надзиратели колонии, наёмники из Дикого Народа (а что, у каждого рожа злая, вечно скалится, а хлыст очень напоминает хвост), самое милое дело лишний раз понаблюдать за мучениями заключённых. Вот и сегодня они с явным удовольствием смотрели, как рабы барахтаются под дождём, в коричневой каше, как месят босыми ногами размякшую землю, пытаясь вырыть ров для водопровода глубиной с человеческий рост, и то и дело поскальзываются, падают… А потому с чего бы «чертям» останавливать сие замечательное действо? Только если копошащихся в яме людей ждёт нечто посерьёзнее.
Да, рабы знали, что означало это раскатистое «построиться».
Один за другим они выбирались изо рва, скользя ногами по его размытым откосам, и становились в ряд перед надсмотрщиками, деловито прохаживающимися то в одну, то в другую сторону. Да, в том мире, что за стеной Янтарного леса, эти дикари — никто и ничто, и даже Высший Разум не всегда карает за их варварскую кровь, но здесь с подачки Отмерших они боги. И смотрят на тебя, как на червяка.
Сосед слева, длинный белобрысый юнец, видимо, попавший в рабство недавно, пихнул Авагди локтём в бок и спросил шёпотом:
— Зачем это они нас строят?
Авагди только поморщился и бросил на сопляка такой злой взгляд, что тот отшатнулся. И правильно. Знал бы ты, дурак, к кому обратиться вздумал, на кого глаза посмел поднять…
— Ясное дело, зачем, — вместо Авагди ответил кто-то рядом. — Ройг придёт. Пёс Отмерших. Выбирать будет, кого сегодня ломать.
— Как это — ломать? Какой такой пёс? — испугался мальчишка, но на него тут же зашикали со всех сторон, и бедняга вполне разумно решил брать пример с более опытных заключённых, то есть просто не высовываться. Как все.
— О, вон уже идут…
В самом деле, из-за стены дождя вынырнули две фигуры. Чуть впереди шёл приземистый широкоплечий мужчина в грубой одежде, какую носили обыкновенно надсмотрщики, разве что плети при нём не было. Был он ещё молод и шёл прямо к выстроившимся в ряд рабам упругим уверенным шагом. Только вот голову опустил и смотрел куда-то в сторону — так прячут изуродованную огнём, камнем или сталью половину лица. Но уж Авагди-то знал, что причина тут вовсе не в лице. А просто чует бывший Легавый вонь душ рабских, тёмных душ, разлагающихся… вот и воротит нос.
Чуть позади Ройга шагал Эшон, один из бессмертных Отмерших, которых Авагди каких-то жалких десять лет назад называл братьями. Рослый бородач с лицом волка и холодными глазами — и бледно-голубое небо, отражённое в них, стыло от дыхания вечности и превращалось в лёд.
Эшон шёл, положив вытянутую руку на плечо Ройга, словно вёл того на коротком поводке. Сразу видно, кто тут главный… Шагах в семи от рабов они остановились, Отмерший коротко кивнул притихшим надзирателям и убрал руку с плеча Ройга. Тот сделал ещё три шага, потом медленно, нехотя поднял голову — и Авагди встретил его затравленный и ненавидящий взгляд.
«Ну так что, щенок? Меня сегодня? Или на другого укажешь? Готов голову отдать на отсечение: твоя бы воля, Ройг, — ломали бы меня каждый день. На остальных и не взглянули бы».
Ройг оглядел рабов с внешним равнодушием. Затем поморщился (эх, знакомый жест!) и двумя пальцами указал на маленького рыжего раба с крошечными бегающими глазками и дряблым телом. Тотчас же надсмотрщики подхватили избранного под руки и уволокли прочь. Несчастный даже не сопротивлялся и не протестовал, повиснув на их руках безвольным грузом. Жалкое зрелище… Когда его проносили мимо Авагди, тот еле удержался, чтобы не плюнуть себе под ноги.
Разрезала воздух, хлёстко ударила по первой подвернувшейся спине неутомимая плеть, и остальные рабы вернулись к работе. Только Авагди демонстративно остался стоять на месте. Один из наёмников угрожающе двинулся к нему…
— Давненько не было видно вас обоих, — сказал Авагди как можно громче и непринуждённей.
Они замерли, глядя на него. Бывший собрат и бывший подчинённый. Но первый, одарив холодным презирающим взглядом, тут же отвернулся, а второй остановил грозного наёмника движением руки и смотрел долго и тяжело, будто надеялся испепелить глазами. И подрагивала переносица — верно, от сдерживаемой ярости. Горяч ты, Ройг, не в меру, как мальчик. Да ты мальчик и есть. Что твои тридцать с лишком лет в сравнении с нашими веками?
— Мы выполняли поручение Тэатала, — ровно бросил Эшон через плечо. — Остальное тебя не касается.
— Вернее, Ройг выполнял, а ты только следил, чтоб не удрал. Нюх-то у него, а не у тебя. Верно я говорю? — Авагди рассмеялся хрипло и злобно. — Каково это — когда один Отмерший другого ставит ниже Легавого? Поделись ощущениями… Что же ты молчишь, Эшон, что же ты, брат, никак не разозлишься? Или не снизойдёшь до раба?
— Возвращаемся, Ройг, — снова через плечо бросил Эшон.
Но бывший Легавый не услышал. Он стоял, напряжённо выпрямившись, только водил головой и шевелил ноздрями. Принюхивался… и вдруг сказал тихо:
— Красный год.
Оба Отмерших — и свободный, и раб — разом вздрогнули. И разом взяли себя в руки.
— Ты ошибся, — уверенно заявил Эшон. — Не время ещё.
Ройг мотнул головой.
— С севера потянуло гнилью. Да так, что голова кругом. Я не мог ошибиться. Красный год.
— Мало времени прошло, — возразил Эшон и повторил с нажимом: — Ты ошибся.
Авагди едва удержался от смеха. Глупый щенок Ройг… Он ничего не понял. Эшону, как и всем Отмершим, крайне нежелательно, чтобы он, Авагди, бывший когда-то одним из них, а теперь надрывающий спину на равных с рабами, знал о наступлении Красного года. Ведь эта новость для него — лишний повод поднять голову и возликовать чёрным ликованием шакала, прознавшего о том, что где-то неподалёку лежит гора трупов. Зачем же ты позволил зверю ощутить запах крови, Ройг? Ох, напрасно…
Наверное, Эшон хотел сказать ещё что-то, дабы убедить Авагди в том, что Легавый именно ошибся — бесполезная затея, но ведь надо же хоть как-то исправить оплошность глупого пса — но тут Ройг пошатнулся и схватился за виски, как будто голову ему стиснула внезапная острая боль; невидимая сила швырнула его на землю, на одно колено; он согнулся в три погибели, и из носа двумя тонкими струйками потекла кровь.
Авагди не умел радоваться. Давно, больше девятисот лет назад, убил он в себе это бесполезное человеческое свойство, но теперь нечто похожее, только гораздо более тёмное — злобное торжество пронзило его. Кому как не ему, бывшему Охотнику, было знать, о чём говорил этот приступ Ройга? Если Легавому, пусть даже сто раз бывшему, плохо, значит, где-то умер другой Легавый, и тяжесть общего проклятия с ушедшего передалась оставшимся…
Выходит, десять лет назад выжил не один только Ройг?
Нет, ну, с ним-то всё понятно: он почти не подчинялся Авагди, он ненавидел своего Охотника даже в ту пору, когда тот ещё не был рабом, и Тэатал милостиво оставил его в живых. Применение новое нашёл, придумал, как нюх его на рабах использовать… А остальные?
До сего дня Авагди был убеждён, что остальных Отмершие убили, но теперь…
— В Бесовской Котёл, значит, отправили моих щенят, — сказал Авагди, глядя прямо в спину Эшона. — Хорош брат Тэатал, ничего не скажешь. Рядом с преступниками жить, среди самого-самого гнилья… Да, хуже наказания для Легавого и не придумать. Уверен, там самые натасканные. Старый Урт, например. Что, прав я?
Ройг с трудом поднялся на ноги и облизнул окровавленные губы. Авагди оскалился ему в лицо.
— Дэбба, конечно, тоже в Котле заточили. Не уберёг ты младшего братца, проморгал тот момент, когда Охотник из юнца безжалостную зверюгу сделал.
Бывший Легавый шагнул к Авагди, весь перекошенный от гнева.
— Закрой пасть, мразь…
— О, это было непросто, — не унимался раб, — ведь у него перед глазами был пример — ты, непокорный и человечный. Это было непросто, но я смог.
Одним ударом Ройг сшиб Авагди на землю. И передёрнул плечами, когда тот поднял перемазанное в грязи лицо и расхохотался безумно и зло.
— Нашёл, нашёл я твоё больное место.
Ройг шагнул к надсмотрщику, всё ещё стоящему рядом, выхватил из рук его плеть и щедро осыпал ударами тело опрокинутого в слякоть человека.
«Впрочем, разве я человек?» — пришла грустная мысль, но хохот прогнал её.
Когда просвистел первый удар, Эшон соизволил посмотреть на Авагди, скривил губы и безучастно обронил в сторону Легавого:
— Я жду у ворот.
И ушёл, по-видимому, считая созерцание корчащегося под ударами плети Отмершего ниже своего достоинства. Ройг даже не посмотрел на него. А Авагди продолжал содрогаться от жарких поцелуев кнута и непрекращающегося смеха.
— Что, скажешь, что не помогал Тэаталу отлавливать Легавых? — Рот наполнился кровью, но он сплёвывал противные алые сгустки в грязь. — Помогал ещё как. Идиот. Их казнили одного за другим, а твой груз становился тяжелее. И вонь становилась гуще, правда? А теперь и за братца своего отдувайся: разодрала его в клочья карающая стая Высшего Разума.
Ройг в очередной раз занёс руку, но снова упал на колени и мучительно закашлял. Глаза его подёрнуло сизой мглой; кулак, сжимающий кнут, задрожал. И всё равно взмыл в воздух. И всё равно хлестнуло кожаной ядовитой змеёй по впалой груди и животу.
— А хорошо по тебе ударило, — злорадно прохрипел Авагди, пьянея от своей и чужой боли. — Вычистили Бесовской Котёл совсем… Последний ты остался, а, Ройг? Отныне в одиночку бремя понесёшь. Давай-давай, бей меня ещё! От телесных побоев, говорит Тэатал, и душа чернеет. Бей, собака, потешь свою ненависть, да не вороти нос от меня! Сам захотел.
Внезапно Ройг прекратил истязать жертву, оттолкнулся рукой от земли и выпрямился. Авагди хорошо видел по его лицу и глазам, как ему уже дурно от запаха гнили.
— Вставай, — тяжело дыша, велел Ройг.
— Не спеши отдавать приказы, щенок, — усмехнулся Авагди, намеренно медленно приподнялся и сел. — Помни: я всё ещё остаюсь Отмершим. Мы устроили передышку?
Он вытер рот бородой, в которой и так уже застряли капли крови вперемешку со слюной, и огляделся. Всё было как обычно. Рабы трудились, наёмники из Дикого Народа прохаживались из стороны в сторону, наблюдая за работой, и только один терпеливо ждал, пока Ройг удовлетворит свою ярость. С неба лил дождь, и земля чавкала под ногами.
Мимо проковылял мальчишка лет десяти с татуировкой в виде чёрного браслета вокруг левой лодыжки. Не имеющий права на личное имя, рождённый рабом — уже здесь, в колонии. Мальчик тащил полное ведро воды, вода расплёскивалась при каждом шаге, и мерно раскачивался на поверхности деревянный ковш.
— Эй, малец! — окликнул Авагди. — Иди-ка сюда.
Мальчишка с недоумением, но без страха поглядел на него, потом покосился на притихшего Ройга. Подошёл.
— Пить дай.
Глоток холодной воды протрезвил разгорячённый рассудок. Взгляд прояснился, и Авагди, блаженно вздохнув, посмотрел на мальчика. Да, не больше десяти лет. Тоненький, смуглый, лохматый. Принял ковш из рук Отмершего и быстро отвёл серые глаза, словно чего-то смутился.
— Храбрый ты пацан. Только чего отворачиваешься? Я противен?
Мальчик почти ткнулся носом в своё плечо.
— Душа у вас чёрная, — сказал хмуро. — Недобрым веет, как будто над затхлым болотом стою.
Авагди вскинулся, как пёс, почуявший дичь.
У сопляка… Нюх! Нюх на гнильцу в человеческих душах. Нечасто встретишь такую особенность среди мальчиков-граурхенов, но уж если встретишь, непростительно будет позволить таланту пропасть.
Ох, как же не повезло, что Ройг в этот момент оказался рядом!
Авагди подобрался, как перед прыжком. Мальчик нахмурился, подхватил ведро и отступил на шаг — нет, на два шага… Авагди поднял руку и растянул губы, хоть прекрасно понимал, что не умеет ладить с детьми, а улыбка делает его лицо ещё более устрашающим.
— Не бойся, парень, дай-ка мне руку.
В детских глазах по-прежнему не было страха.
— Оставь его в покое.
Ройг наконец-то очнулся. О, он не мог не слышать сказанного мальчиком и не мог не понять! Он сам некогда выдал себя точно так же. Легавый поспешно заслонил собой рождённого рабом и толкнул Авагди в грудь каблуком сапога. Отмерший упал на спину, раскинув руки в стороны, и снова пробил его насквозь нездоровый демонический хохот.
— По моей части щенок, — выдавил он сквозь смех. — Не упущу…
— Спустись с небес, — холодно сказал Ройг. — Ты в колонии, и мальчик тебе не достанется. — Он швырнул плеть ждущему надсмотрщику и заявил: — Этот маленький раб пойдёт со мной. И, скорее всего, в колонию уже не вернётся.
Надсмотрщик закивал. Ройг забрал у недоумевающего мальчика ведро, поставил на землю.
— Идём.
— Но мне же надо…
— Ты здесь больше не работаешь. Идём.
Легавый взял мальчишку за плечи и увёл с собой. Уходя, юный раб несколько раз оглядывался на Авагди, и в его глазах — несмотря ни на что — не было страха.
А Авагди глядел им вслед и вспоминал, что десять лет назад, когда всё перевернулось, именно Ройг впервые заговорил о недозволенном: дескать он, Охотник, — есть корень всех бед человеческих, и надо бы этот корень подрубить. Хоть и не хватило тогда вольнодумцу сил и смелости в открытую встать против господина: ждал, пока другие, гораздо более могущественные, закуют того в цепи.
И дождался. Только теперь вон, сам на цепи сидит у этих могущественных, носом туда-сюда водит: куда бы спрятать, так чтоб от вони подальше?
А тогда… да, это Ройг впервые заговорил о том, что крутилось в головах у многих. Негромко, но дерзко.
«Заговорил впервые из всех моих подчинённых, — мысленно поправил себя Авагди. И тут же снова поправился: — Из моих бывших подчинённых».
Где они теперь — эти всадники, владеющие Тяжёлым словом? Где они, безжалостный чёрный бич для слабых и равнодушная тень для сильных, его личная гордость? В земле гниют.
Но что если не все? События сегодняшнего дня подарили надежду. Да, злую и страшную, но… кто сказал, что злые люди не имеют права надеяться?
***
Десятью годами ранее
Невысокий угловатый человек стоял под падающим снегом и смотрел в окно деревянного дома. Была уже ночь, а он держался как раз на таком расстоянии, что мог беспрепятственно заглядывать внутрь, но слабенький свет, еле как пробивающийся сквозь темноту, не дотягивался и не касался его лица. И хорошо, что не касался: человек этот отнюдь не отличался приятностью черт, особенно когда вот так хмурился, и глаза его были хищными, губы — искусанными, а нос — кривым, и лоб и щёки почти скрыты были сухими, как солома, волосами и торчащей в разные стороны бородой.
— Поглядите-ка! — раздался скрипучий голос из-за спины, и человек вздрогнул, но оборачиваться не стал: он давно уже привык, что там, позади, на самом деле никого нет. Дыхание невидимого говорящего сместилось к правому уху человека, зашелестело совсем рядом: — Братец опять на псарню пришёл. Драгоценными Легавыми своими любуешься, а?
И второй голос подхватил:
— Хороши щенята, ох, хороши…
— Сгиньте, проклятые, — вяло пробормотал угловатый себе под нос, прекрасно понимая: если и замолчат его бесплотные и бессменные спутники, всё равно не уберутся ведь, не отпустят.
Они словно прочитали его мысли, и тотчас над ухом задребезжал противный издевательский смех, как будто безмолвно подтверждающий: да, не отпустим.
Человек сжал зубы, все усилия свои бросив на то, чтобы сдержать мучительный стон. Нет уж, не дождётесь…
А внутри весело полыхал очаг, весело приплясывали длинные тени на стенах, весело играли красноватые блики на стальных клинках, и совсем не весело, а как-то отстранённо глядели друг на друга собравшиеся вокруг огня — кто рядом, в кругу света, а кто поодаль, в темноте — облачённые в чёрные плащи люди. Юноши и мужчины — всего две дюжины человек — да ещё один старик. И всех их угловатый, стоящий в ночи у окна, знал по именам.
Бычий пузырь, натянутый на деревянную раму, не пропускал ни тепла, ни звука, но он не был простым наблюдателем, этот некрасивый сутулый человек с вечными и вечно смеющимися незримыми спутниками на плечах. Нет, он смотрел в окно и видел, и слышал, и даже чувствовал.
Обводя неспешным отрешённым взглядом младших товарищей и время от времени брезгливо поводя носом (жест вроде бы незаметный и пустячный, но в той или иной мере свойственный всем Легавым), седовласый Урт говорил чуть нараспев:
— Вот я и утверждаю, мальчики, что господин Охотник, славный Авагди — он благодетель наш и спаситель. Он нам путь к Корням открыл — прямой путь, короче некуда, он нам в руки Дело вручил, великое Дело. Так бы гнули мы спины в колонии с прочими рабами… гнули бы… гнили бы. А теперь вот работаем на благо Корней и Отмерших стволов. И ведь достойных людей не трогаем, так ведь? На достойных Тяжёлое слово не накладываем. А только на тех, что с червоточинкой, чтобы зараза не распространилась, чтобы и слабые, и недостойные во благо пошли, в удобрение.
Сидящий напротив него молодой и крепкий Ройг бросил на старика тяжёлый взгляд прямо поверх неспокойных языков огня и на некоторое время перестал крутить в руках стальную маску в виде собачьей морды. Морда остановилась и дико оскалилась, когда её коснулись отсветы пламени, но никто не обратил на это внимания. Ну, маска и маска, чего на неё смотреть? У них у всех такие.
— Не верю я в доброту Авагди, — сказал Ройг. — И вообще всех этих Отмерших. И ремесло мне наше не нравится. Проклятия, будто клейма, ставить. Низко это. Грязно.
— Дурак ты, — осадил его Урт. — Неблагодарный, к тому же.
— Да, дурак я. И все мы дураки, что пошли на сделку с Охотником. Лучше рабство. Или смерть.
— Поздно спохватился, — сказали из темноты. Человек у окна не разглядел, кто это был. — Теперь выбора не осталось.
— А и не надо ничего выбирать, — строго сказал Урт. — Задатки Легавого есть, посвящение прошёл — вот и работай, хлеб отрабатывай. Да, тяжело — зато когда Отмершие, благодаря нам, войдут в былую силу, когда Корни воспрянут и мир снова зацветёт, тогда душа твоя возрадуется. Я знаю, так и будет. Посмотрю кругом — красота! Пойму: не зря, всё не зря! А сам я… Что? Грязный? Запачкался, пока по миру ходил, землю чистил и удобрял? Так ничего страшного! Отмоюсь! Душа станет чистая-чистая! Душа, Ройг, вот что важно-то, вот награда, ради которой потерпеть стоит.
— Душа? Гниёт моя душа, Урт. Тухлятиной воняет.
— Это только пока… пока… Вот гончар, например, и тот в глину руками лезет, чтобы вазу дивной красоты сотворить, в которую потом цветы поставят. Терпение надо иметь, вот так-то.
Ройг пождал губы, устав спорить со стариком, и повернулся к своему брату Дэббу. Это был уникальный случай — два мальчика из одной семьи, оба с нюхом. Пока старший бодался на словах с Уртом, младший отсутствующим взглядом смотрел в огонь.
— А ты что скажешь, Дэбб? Добрым делом мы занимаемся или только губим себя и других?
Кто-то из темноты хмыкнул:
— Нашёл у кого спросить. Дэбб у нас предан Авагди не в пример старшему брату.
Ройг смотрел глазами отчаявшегося человека, хватающегося не за последнюю надежду даже — за тень от неё.
— Дэбб?
— А что я? — отрешённо отозвался младший. — Я просто делаю своё дело. Спроси у Мабога. Он, кажется, к Охотнику больше всех приближён.
— Эй, Мабог! — тут же позвал кто-то. — Ты хоть слышишь нас?
Ройг знал, куда смотреть, чтобы увидеть Мабога, если только вообще можно нормально его разглядеть в этакой темноте: вон, прямо в угол забился и сидит, как будто заснул с раскрытыми глазами. Они с Дэббом были ровесниками и походили друг на друга абсолютным равнодушием к людям и их страданиям — пугающим ледяным равнодушием, тем более для своего юного возраста.
— Нет, этого спрашивать бесполезно. Совсем молчун стал в последнее время.
— Не трогайте его, — вновь подал голос Урт. — Чем попусту языками чесать, лучше бы посидели молча да подумали над тем, что я, старик, вам сказал. Нет, на вольномыслие потянуло вас, герои… Место своё знать надо и не ёрзать на нём, что на иголках, а то…
Не договорив, самый старший из Легавых многозначительно посмотрел в глаза Ройгу. Тот вспыхнул было (или это просто краски танцующего пламени так легли?), дерзко ответил взглядом на взгляд, но тут же перегорел и стушевался: не играй в гляделки со старым Уртом, никому у него не выиграть. Ройг эту простую истину частенько слышал от Легавых постарше, да и сам не раз убеждался в ней, только вот молодость — она ж упрямая и забывчивая…
Человек у окна отметил про себя, что молодчина Урт поставил-таки Ройга на место, напомнив о почтении и благодарности — и это было, конечно же, хорошо — а ещё, что некоторым Легавым не по душе их ремесло — и это было уже не так хорошо. Хотя они скоро всё поймут. Поймут, что ремёсла бывают и грязными, но это ещё не значит, что от них надо отказываться.
Потом человек хмыкнул с неопределённым выражением, развернулся и нырнул в темноту.
— Ай-ай-ай, — меж тем гнусавил голос, присевший на узкие плечи. — Бедные щенята совсем сточили когти!
Человек, чертыхнувшись, тряхнул плечами и головой, сбрасывая с себя очередного собеседника, тот скатился по руке в снег, вскочил и как ни в чём не бывало вприпрыжку заторопился следом незримой тенью.
— Авагди!
Внушительных размеров фигура нарисовалась из темноты и преградила дорогу угловатому. Тот остановился и демонстративно сложил руки на груди, а на лицо само собой наползло выражение холодной презрительности сродни вызову, и хорошо, опять-таки, что ночь выдалась колючая и тёмная. А то как бы не поплатиться тебе, гордец. И не только за лицо и взгляд, но и за дело.
— Ты, Тэатал? Почему здесь в такой час?
— Хочу с тобой поговорить.
— О чём?
Здоровяк Тэатал подступил ближе и навис над щуплым Авагди подобно горе, у которой на вершине застыла и наливается силой грозовая туча.
— Сам не догадываешься? — спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил: — Легавые начали преступать границы своих полномочий. И ты не станешь убеждать меня, будто не знал об этом, потому что ты, Авагди, кто угодно, но только не дурак.
Авагди усмехнулся про себя и ничего не сказал.
— Говорят, один из твоих псов наложил Тяжёлое слово на ребёнка. Одиннадцатилетнего мальчика. Говорят: Авагди нужно лучше следить за Легавыми, ибо они вершат произвол. Но я не согласен. Я говорю: Тэатал отныне будет следить за Авагди, чтобы тот не вершил произвол. И если подобное повторится, если твои подопечные будут проклинать детей ещё, мы станем врагами. Ты хорошо меня услышал?
— Очень хорошо. Доброй ночи, Тэатал.
Едва сдерживаясь, чтобы не фыркнуть, Авагди обогнул здоровяка, слегка задев того плечом. И ничего не отразилось на его неприятном лице, только быстро моргнули глаза, когда Тэатал крикнул вдогонку:
— Это не шутки! Мы убьём всех Легавых, если потребуется. Так что не повтори своей ошибки.
Последние слова Авагди расслышал плохо: они утонули в хохоте, слышном лишь для него одного.
***
Казалось, всё это было только вчера…
А ведь он не хотел, правда, не хотел вредить детям! Это только в тот, в первый раз было не просто так, а потом… Потом эти проклятые твари, что и поныне сидят на плечах и смеются, увлеклись, опьянели от чувства, которое выпивали из него, из живого, — от азарта охотника, бегущего вслед за легавым псом к жертве. О, она ещё совсем крохотная, эта жертва, совсем дитя, она ещё не взлетела, но она непременно взлетит, неуверенно, трепеща, вырастая в человека, и тогда Тяжёлое слово вороном взлетит следом. И дивный чёрный нектар разлагающейся души заструится от жертвы к Охотнику.
Они упились его предвкушением сладкой победы и заставили сделать ещё, ещё, ещё… И снова стали рыскать Легавые, ставя метки-проклятия на детей. По прихоти Авагди. Себе на погибель.
Нет, конечно, были и такие, как Ройг, которым ничего не стоило просто взять и не выполнить команду, которые сразу прямо так и заявили: ни за что. Но большинство воспринимали поручение с холодным равнодушием. Наложить Тяжёлое слово на ребёнка? Пожалуйста! Отчего ж не наложить? А что возраст? Возраст — штука непостоянная.
И вот теперь он, Охотник, оставшийся ни с чем, топчет грязь вместе с рабами и исправно получает свою долю плетей от «чертей»-надсмотрщиков из Дикого Народа. За то, что злоупотреблял своей властью.
В глубине души Авагди не особо радовался наступлению Красного года, но за много столетий он слишком привык отождествлять себя со своими призраками, почти слился с ними в одно существо, стал уже путаться, где его желания, а где их — а уж они-то ликовали и в предвкушении кровавого хаоса исходили слюной. Ведь если и впрямь там, за стеной Янтарного леса, в Золотой Колпте, начался Красный год, выходит, все наставленные когда-то проклятия вылезут наружу. И много тогда случится плохого…
И для этого достаточно, чтобы жил хотя бы один Легавый. Хотя, может быть, кому-то удалось спастись из Бесовского Котла и Ройг всё же не последний? Когда тебя бьют, думать и что-то прикидывать получается не очень хорошо, но теперь было время обеда, и, вяло жуя остывшую кашу, Авагди задался этим вопросом. Ройгу стало плохо, да. Но насколько плохо? Смрадный груз Легавых — он принял его весь? Наполовину? На треть?
А ну-ка пощупаем…
Десять лет Авагди не вспоминал о ментальной связи между Охотником и каждым из Легавых. Она просто была не нужна, потому что мало толку от Тяжёлого слова, когда работает сеть Высшего Разума. Но теперь нужное состояние пришло сразу. Не-е-ет, не заржавели навыки, как будто действительно только вчера псов со сворки спускал.
Он потянулся сквозь пространство, вытряхивая сознание из ноющего от боли тела. Потянулся на север, где среди величественных Сийенд затерялась долина с невесёлым названием, — и торжествующе усмехнулся с закрытыми глазами, когда нащупал того, кого хотел. Пытаясь как можно дольше остаться незаметным, прислушался к чужим мыслям:
«А ведь я многих мог спасти. И даже очень многих — если бы рассказал заранее о том, что этот ход выведет из долины к свободе, а не в верхние чертоги Высшего Разума, как думают некоторые. Да, многие не поверили бы мне. А кто-то поверил бы, но испугался идти прямо туда, откуда в назначенный час вылезут кровожадные монстры. Ведь это ж им навстречу, почти что сразу в пасть! И всё же… я мог. Только не захотел. И не надо лгать самому себе: мне плевать на этих людей. Мне на всё уже плевать.
Прости, Урт. Что послушался и бросил тебя. Ты не знаешь, но там, в почти позабытом и мёртвом прошлом был человек, которому я обещал не умирать — так долго, как только смогу. Не помню, кем он мне приходился, но он был.
Прости, Урт, и спасибо за маску. Теперь мне есть чем отгородиться от этого мира».
Авагди засмеялся от возродившегося чувства безграничной власти. Легавый далеко, в глубине горного тоннеля, а он снова может, пусть и ненадолго, но видеть его, слышать его, чувствовать за него… Хотя какие там чувства у охотничьего пса?
Легавый шёл, набросив на плечи плащ и надев на голову маску-шлем, последнюю из сохранившихся после массовой казни. А вокруг растекалась темнота, липнущая к рукам, к щекам, к губам… Правое предплечье его было вспорото звериными когтями, кровь лениво текла по руке и то и дело срывалась тяжёлыми каплями с пальцев. Легко отделался. Повезло, что глеурдинские монстры перед Легавыми тушуются. Куда уж бедным мохнатым выродкам тягаться с обладателем Тяжёлого слова?
«Ну, здравствуй… собака», — мысленно сказал Авагди и словами этими сомкнул на шее подчинённого невидимый ошейник.
Слово «пёс» ему не походило. Это Ройг — пёс, своевольный и гордый с намёком на благородство, а этот… жалкая тварь. Собака. Выдрессированная и послушная, которая укусит, только когда потеряешь силу и хватку.
От голоса Авагди мысли его разлетелись солёными морскими брызгами, но тут же успокоились, и в сознании Легавого наступил штиль. «Закрывается от меня, хитрец», — хмыкнул про себя Охотник.
«Авагди?» — прохладно поприветствовал его Легавый, невольно поднимая здоровую руку к горлу и поправляя невидимый ошейник, чтоб не так сильно жал.
«Ты спасся очень кстати. Один?»
«Один».
«Есть для тебя задание. Особое».
«Снова ребёнок?»
«Ребёнок. Только на этот раз надо не проклясть, а спасти».
В душе Легавого царила полнейшая тишина. Ни удивления, ни одобрения, ни протеста. Да, за десять без малого лет в Бесовском Котле его и без того скудные эмоции окончательно куда-то улетучились.
«Действительно особое задание. Дальше».
«Он урождённый раб, ему около десяти, и у него есть нюх».
Легавый напрягся. Но и только.
«Дальше».
«Ройг увёл мальчишку у меня из-под носа, — Авагди мрачно усмехнулся. — Наверное, думает, дурак, что уберёг его от беды. А спасать-то не от меня надо — от Тэатала. Убьёт он мальчика, в этом нет сомнений. А мне терять нового Легавого не хочется, так что ты уж вытащи его из лап Отмерших. Обучи, чему надо, подготовь к посвящению. Ты знаешь как».
«Это всё?»
«Всё».
«Ты же понимаешь, Охотник, что спасение детей, пусть даже с задатками Легавых, в мои обязанности не входит?»
«Понимаю. И мне интересно, как ты поступишь. Никогда раньше не видел, чтобы ты делал хоть какой-нибудь выбор».
Авагди всегда знал, куда надавить, чтобы разозлить. И в сознании Легавого ударили заморозки.
— Уйди прочь из моих мыслей, — сказал он вслух, сквозь зубы.
И Авагди ушёл, посмеиваясь, но за мгновение до того, как разорвал связь, успел увидеть робкий росток света, пробившийся сквозь глухую темноту тоннеля.
Собака увидела выход.
Сообщение отредактировал Ленарт - Воскресенье, 15.02.2015, 14:46 |
| |
| |
| Илиль | Дата: Воскресенье, 15.02.2015, 18:16 | Сообщение # 36 |
|
Жемчужное перо
Группа: Администратор
Сообщений: 1256
| МНОГО РАЗ ПЕРЕЧИТЫВАЛА ЭТУ ГЛАВУ И ОНА НЕ ПЕРЕСТАЕТ ВСТРЯХИВАТЬ,
ТАК ХОРОШО ВИДЯТСЯ ВСЕ ЭТИ ЛЮДИ-НЕЛЮДИ, ИХ ЧУВСТВА, НУТРО, ЗАПАХ...
ЛЕНОЧКА, СПАСИБО ТЕБЕ ЗА ТВОЙ ТАЛАНТ!
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Воскресенье, 15.02.2015, 21:36 | Сообщение # 37 |
|
Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| Тебе спасибо, Юленька!))) Зная, как порой не хватает времени на творчество и на повседневные дела, даже и допускала мысли, что мою писанину ещё будут по нескольку раз перечитывать)))
|
| |
| |
| Илиль | Дата: Воскресенье, 15.02.2015, 21:46 | Сообщение # 38 |
|
Жемчужное перо
Группа: Администратор
Сообщений: 1256
| ТАК ИНТЕРЕСНО ЖЕ! ЖДУ ПРОДОЛЖЕНИЯ! ОЧЕНЬ!
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Пятница, 20.02.2015, 22:18 | Сообщение # 39 |
|
Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| Глава 7,
об эликсире с благословением и о разнице между псом свободным и псом цепным, в которой вопросы остаются без ответов.
Эшон, как и обещал, ждал у ворот колонии, и при виде его бывший Легавый крепче стиснул руку маленького раба. «Он не спросит… не спросит, — звучало в голове почти заклинанием. — С чего бы ему интересоваться? Он не спросит…»
— Зачем мальчик? — спросил Эшон.
«Проклятие».
— Он будет жить со мной, — ровным тоном сказал Ройг и прошёл мимо Отмершего, стараясь скрыть внутреннее напряжение.
Он никогда не доверял ни прежнему своему хозяину, ни нынешним. И первый, и вторые — всё одно, бессмертные, давно забывшие цену краткой человеческой жизни. Раздавить его, Ройга, для них всё равно что раз плюнуть, а что уж говорить о десятилетнем ребёнке?
Поэтому мальчишку он потянул за собой. Ни к чему Эшону знать правду. Нужно поскорее увильнуть в сторону от скользкой темы, спрятать раба в своей конуре, а потом — с чистой совестью на отчёт к Тэаталу. Чтобы вечером или лучше ночью отпустить мальчика на волю. Беги, не оборачиваясь — от ошейника Авагди или от Тэаталова меча, не столь важно, главное — беги.
— Не спеши, — кривые пальцы Эшона впились в плечо. — Я спросил и хочу получить ответ.
Ройг сжал зубы. Проклятая тысячелетняя смердящая падаль…
— Ты получил ответ, Эшон.
— Повторяю ещё раз, — повысил голос Отмерший и сжал пальцы сильнее. — Зачем тебе мальчик?
— Это не твоё дело.
— Отвечай, или я верну его надсмотрщикам.
Ройг молчал, понимая, что был дураком, когда полагал, что Эшон ничего не заподозрит. Он надеялся, что придётся выбирать всего лишь между добром и злом, а выбор сей прост и, откровенно говоря, давно уже сделан, но у бессмертного по этому поводу было явно другое мнение. Схватив мальчишку за шиворот, Отмерший рванул его на себя…
— Пожалеешь, Эшон, — остановил его Ройг. Из двух зол он предпочёл выбрать меньшее. — Щенка прямо в руки Охотника бросаешь.
За плечом порывисто втянули носом воздух. Что, не ожидал, старик? Испугался… Ещё бы! Чуть было не прозевали нового Легавого, пусть и маленького, чуть было не позволили случиться недоброму.
— Что ты сейчас сказал? — голос Отмершего задребезжал, как струна древней лютни, расстроенной больше девяти столетий тому назад. — Это правда?
— Я не настроен шутить.
Эшон без лишних раздумий толкнул бедного мальчишку под правую руку Ройгу.
— Вперёд, к Тэаталу. Оба.
Хотелось рычать с досады. Узнал, гад, вытянул правду…
И ведь что за странная штука судьба… Сегодняшний визит в колонию отметился сразу двумя совпадениями. Авагди повезло, что Красный год начался, когда рядом был Легавый, и не повезло натолкнуться на мальчишку с нюхом, когда рядом был Ройг. Да, у судьбы порой совсем никудышное чувство юмора…
Всю дорогу от ворот колонии до порога дома Отмерших мальчик послушно шёл рядом, и шаг его был лёгким и уверенным. По сторонам не глазел, на Эшона лишний раз не оборачивался, не жался испуганно к боку. Молодец, пацан. Ройг молча потрепал его по голове. «Прости, не получилось у меня тебя спрятать. От Тэатала — не получилось. Но лучше уж так, чем у Авагди на поводке. Поверь мне — я знаю».
Только однажды раб поднял голову и осмелился спросить:
— Ты Легавый?
— Был когда-то, — ответил Ройг после секундной заминки. — А ты откуда знаешь о Легавых?
Мальчишка пожал плечами и снова уставился себе под ноги.
— Слышал, как «черти» болтают.
Они прошли мимо здания бывшей «псарни» — самой обыкновенной деревянной избы, где раньше жили подчинённые Авагди и где Ройг провёл самые бессмысленные годы своей жизни. Хотя… тогда, по крайней мере, рядом был брат. А теперь брата нет.
«И ты в этом виноват не меньше других», — шепнула совесть.
Дом Отмерших представлял собой четырёхугольное сооружение с внутренним двором, мощёным булыжником, куда выводила дверь из каждой комнаты. Два крыла в прежние времена отводились для занятий с будущими Легавыми. Боевые искусства, медитация, тренировка обоняния и, разумеется, староколптинский язык, — всё это как назло ещё не заросло травой в упрямой ясной памяти. Теперь эти два крыла пустовали, и чёрт знает, с какой целью использовались. В третьем крыле располагались спальни Отмерших и каморки их личных рабов — в основном маленьких девочек, которых жалели и не отправляли в колонию. В четвёртом проходили совещания, и именно туда направлял спутников Эшон.
Отмершие никогда не признавали роскоши. Дом их был построен на века — а как тут иначе? — но отличался безликой простотой и серостью, и аура от него исходила совсем древняя. А потому особенно дико и неестественно смотрелась рядом с крыльцом гигантская стальная рыбина судна воздушного конвоя, парящая в сажени над землёй. Дар Глеурда отсталым колптинцам.
От одного взгляда на него Ройгу снова стало дурно. Вонь. Какая же немыслимая вонь… Тот груз, который он нёс прежде, за прошедшие десять лет увеличивался дважды — девять месяцев назад и одиннадцать. Значит, двое из четверых Легавых, заточённых в Бесовском Котле, по какой-то причине не дожили до сегодняшнего дня — первого дня Красного года. Сколько смертей было нынче? Две или одна?
«Если одна — ты живёшь, Ройг, — хладнокровно рассуждал внутренний голос. — Если две — это последний день в твоей жизни, потому что кому ты теперь нужен?»
«Пусть окажется, что брат выжил, — уже совсем не так хладнокровно подумал бывший Легавый. — А если нет, так лучше пусть сразу две. Две смерти — и покончим со всем этим».
Мальчик-раб смотрел на чудо-рыбину, разинув от изумления рот. В брюхе её тем временем открылся люк, и из обширного нутра по верёвочной лестнице спустились на землю пятеро Отмерших — тех самых, которые не погнушались много веков назад поступить на службу к Высшему Разуму и переправляли преступников из Золотой Колпты в Бесовской Котёл. Собственно, они и были знаменитым бессмертным воздушным конвоем.
— Приветствую, Эшон, — сказал Трайгрег, капитан судна, и первым поднялся по ступеням на крыльцо.
— Приветствую, Трайгрег.
— Красный год наступил.
— Уже знаю. Были в Котле?
— Были, — глава конвоя помрачнел лицом, в глазах промелькнула нешуточная озабоченность. — Останки Урта нашли. И всё. Либо от второго ничего не осталось, либо сбежала сволочь.
Надежда вспыхнула где-то глубоко в душе. А голос рассудка — по-прежнему бесчувственный голос, который Ройг склонен был считать пережитком прошлой жизни, той, что была под сетью Высшего Разума, — невесело проговорил: «Живи пока, пёс. Сиди на цепи и грызи с тоски лапу».
Тэатал уже ждал их. Огромный, длинноволосый, с аккуратной курчавой бородой, ниспадающей до живота, в своей вечной серой мантии из толстого бархата. Его смуглое лицо было, как всегда, бесстрастно и обманчиво умиротворённо, и смотрели с лица большие глубокие глаза грустного убийцы. Он сидел по обыкновению на дубовом стуле с высокой спинкой и резными ножками, каковых в комнате было семь — по одному на каждого из Отмерших. Ройг помнил, что когда-то был ещё один, для никчёмного седалища Авагди, но после того, как собратья от Охотника отреклись, стул был не то чтобы вынесен или выброшен, — немедленно уничтожен. Сожжён дотла. Как будто Тэатал всеми силами стремился стереть Авагди из памяти этих молчаливых и мрачных стен.
Сам он не смог бы перестать думать об Авагди, даже если бы захотел. Нет, о таких опасных врагах забывают только после их смерти — но нет смерти для Отмершего, пусть даже и тысячу раз раба. Страшно подумать, сколько раз за девять с половиной веков и какими изощрёнными способами пытались они умертвить самих себя, стряхнуть с плеч тяжёлые руки вечности — да и зачем об этом думать? Результат, а вернее, его отсутствие налицо.
Перед главой всех Отмерших стоял низенький деревянный столик неопределённой формы, а на нём — семь кубков и кувшин из зелёной керамики. Ройг заметил и, не удержавшись, хмыкнул. Приготовился Тэатал. Невтерпёж уже.
Первым докладывал Трайгрег. Трудно было определить по лицам Отмерших, что чувствовали они теперь, зная, что наступил Красный год. Но Ройг догадывался, о чём они думают. Они думают: в Золотой Колпте сейчас неспокойно, зверь внутри человека поднимает голову, принюхивается и, чуя запах крови, встаёт… И те, что носят в себе зародыш проклятия, меняются сильнее прочих, сея вокруг свой внутренний мрак и смерть. Не в силах Отмерших изменить это — таков Красный год, придуманный глеурдинами — но в силах Отмерших хотя бы немного исправить положение. Просто избавиться от всех наставленных когда-то проклятий. Просто убить Легавых, этот гнилой плод своей нелепой давнишней ошибки. Всех до единого. И если бы сегодня в Бесовском Котле нашли два тела, а не одно, как было бы просто это осуществить! Перерезать Ройгу глотку — и дело с концом. Нет же…
«Кажется, скоро у меня появится новое задание», — сказал себе бывший Легавый.
— Авагди попытается что-то сделать, — заметил Тэатал сухо. — Раздуть пламя. Превратить лёгкую бурю над Золотой Колптой в кровавый смерч. Он, негодяй, давно уже грезит об этом кошмаре…
— Мы будем следить за ним, — сказал Трайгрег.
Остальные Отмершие молча согласились.
Потом подошла очередь Эшона, и он толкнул вперёд мальчика-раба. С упругим стуком ударились об пол голые мальчишеские коленки. Тэатал поднял бровь, впервые за всё время выражение его лица изменилось. Одним Корням ведомо, отчего, но этот тысячелетний верзила, впадающий то в отрешённое замороженное состояние, то в ледяную ярость, этот безжалостный палач для подлецов вроде Авагди, этот странный и страшный получеловек любил детей.
Правда, когда поживёшь в этой сырой и серой юдоли столько лет, начинаешь слишком своеобразно понимать любовь. И трепетные чувства к маленьким человечкам не мешали Тэаталу на протяжении девяти веков вербовать мальчиков с нюхом, а потом под начало к тому же Авагди и передавать. Делай, брат, с ними, что хочешь…
Только вот теперь отношение Отмерших к промыслу Легавых изменилось в корне. И боль заволокла глаза Тэатала, когда Эшон закончил говорить, — дикая боль и усталость. На секунду он смежил веки. Потом щёлкнул длинными пальцами в сторону одного из трёх наёмников (немых, вернее, насильно лишённых языков, дабы обсуждаемое здесь не достигло посторонних ушей) и указал на мальчика.
— Запереть его. И следить в оба.
Юный раб не проронил ни слова, когда его уводили. Должно быть, жизнь в колонии уже приучила ко всякому… Но то была всё-таки жизнь. Какая-никакая. А готовила ли она к смерти?
«Ещё ничего не ясно, — думал Ройг. — Может, выживет. Может, даже свободу получит».
Резкий голос Тэатала выдернул его из размышлений:
— Ты выполнил задание?
Вместо ответа Ройг шагнул вперёд, достал из-за пазухи свою добычу, обёрнутую для сохранности в несколько слоёв ткани. Принялся разворачивать — медленно, с наслаждением представляя, как семеро Отмерших вокруг него напряжены, как проклинают и торопят его в мыслях, какую власть сейчас, пусть даже на краткое мгновение, он возымел над этими бессмертными…
Даже Эшон был взволнован: старик ведь не захотел разговаривать с Отмершим. Только Ройга у себя в лачуге принял.
— Я нашёл Ируди в Сийендах, не так далеко отсюда. Ваш ствол совсем иссох и выглядит намного старше любого из вас, хотя ему всего лишь… шестьдесят шесть, если не ошибаюсь.
— К делу, — чуть громче обычного сказал Тэатал и едва заметно скривил губы. — И не произноси больше слова «ствол».
— А это к делу и относится, — Ройг посмотрел в глаза Отмершего со злостью. — Он слаб и, кажется, уже умирает. — Тут Тэатал снова скривился, услышав ещё одно болезненное для себя слово. — Их род давно потерял прежнюю силу, и поэтому мне с большим трудом удалось уговорить Ируди помочь. Но он всё-таки помог.
Ройг наконец-то покончил с тряпками — теперь они ненужным мусором валялись на полу — и показал Отмершим маленькую прозрачную колбу, в которой плескалась жидкость чистого янтарного цвета. Трое из семерых неосознанно сделали шаг к нему. Ройг усмехнулся и поставил колбу на стол, прямо по центру.
— Здесь его благословение.
— Так мало? — спросил Тэатал.
— Он отдавал последние капли своего Тяжёлого слова. Не требуйте большего от умирающего старика.
— Хорошо. Хватит и этого. Он живёт один или…?
— Один.
— У него есть сын?
— Нет.
— Но если последний ствол умрёт…
Отмерший не договорил. По крайней мере, вслух. Он помолчал, задумавшись о последствиях смерти Ируди, потом подошёл к столу и плеснул в каждый из семи кубков вина из кувшина. Когда он потянулся к колбе с заветным эликсиром, остальные шестеро Отмерших встали вокруг стола. Радостное нетерпение горело в их глазах.
— Вы двое! — Тэатал, не глядя, махнул рукой оставшимся в комнате наёмникам. — Легавого — на цепь.
— Тэатал, это ещё не всё. — Ройг бросил на наёмников предупредительный взгляд, и оба замерли на месте, не успев сделать и шага в его сторону. — А как же Авагди?
Предводитель Отмерших уже уронил несколько капель спасительного эликсира в первый кубок — и замер.
— А что — Авагди?
— Ему не полагается?
— Он больше не часть братства.
— Разве не будет лучше, если и он избавится от своих призраков?
— Мы не способны от них избавиться. Эликсир Ируди всего лишь позволит нам больше не слышать их.
— Какая, к чёрту, разница? — Ройг сжал кулаки, к лицу прилила кровь. Снова закружилась голова, тошнота свела горло — в самый неподходящий момент…
Тэатал выпрямился и посмотрел с неестественным, нечеловеческим спокойствием.
— Это наказание, Ройг. Расплата за зло, которое он принёс.
— Расплата?!
— Именно.
— А то, что платить будет не один только Авагди, а тысячи невинных людей — это ничего, по-вашему?
«Не может быть, чтобы глава Отмерших не понимал таких простых вещей, — с ужасом думал Ройг. — Не может быть… или всё-таки может?»
— Авагди — сам по себе зло. Призраки тут не играют роли.
— Ты говоришь так, потому что ослеплён ненавистью к нему.
На это Тэатал не стал отвечать. Вместо этого он наградил застывших наёмников столь лютым взглядом, что те без лишних напоминаний бросились к Ройгу и принялись выталкивать его прочь из комнаты.
— Тэатал, вы совершаете ошибку. Тэатал!
Отмершие уже не слушали его. Они взяли со стола наполненные кубки, и, переступая порог, Ройг услышал торжественное:
— За свободу, братья.
Добавлено (20.02.2015, 22:16)
---------------------------------------------
Собака
Чтобы обогнуть Бесовской Котёл с востока, по узкой полоске суши между скалами и голубым платом моря, понадобилось восемь дней. Почти всё время лил дождь, горизонт заволокло тучами, и казалось, что небу, заглядевшемуся на своё отражение, хочется обрушиться в воду всей своей тяжестью. Море было неспокойно: низкий утробный гул плотной стеной стоял над вздыбленными волнами, и кричали чайки, отчего-то никак не находя себе места и бестолково кружа в тусклом небе, хотя водяное чудовище под ними билось беспорядочно и исступлённо, и его несчётные пенящиеся языки десятками вышвыривали на берег захлёбывающихся воздухом рыб. То тут, то там на камнях серебрились чешуйчатые бока. Вкус сырой рыбы и дождевой воды, которую я собирал в ладони, к концу пути пропитал меня насквозь.
Но нужны были силы. Много сил. Раненая рука не беспокоила, но со смертью Урта усилилась вонь, и меня изрядно шатало, а из носа то и дело бежала кровь.
«Мне интересно, как ты поступишь…» Издевающийся голос Охотника до сих пор звучал в голове. Интересно тебе, говоришь? Что ж… Ты помнишь — не можешь не помнить — что десять лет назад я, не моргнув и глазом, проклял одиннадцатилетнего мальчика. Ни за что. И теперь вот подумал: одного погубил, другого… спасти, что ли? Для равновесия. Для разнообразия. Для того чтобы убить несколько серых дней из череды мне отпущенных…
Просто мне нечего было делать. А это дело вовсе не требовало больших усилий, и я шагал по берегу на юг, и привычное постное равнодушие шагало рядом…
Нет, всё-таки не стоило вспоминать о том мальчике… В общем-то, теперь он уже не мальчик. Чем дальше по дороге времени заползал кровавый змей Красного года, тем острее становился мой нюх и тяжелее ноша, и в толстую канву общей вони вплеталась новая нить. Новая душа, заражённая проклюнувшимся проклятием, душа человека, с которым я связал себя до конца жизни. Его или моей.
По ночам мне снились скорпионы. Странно… Ведь он был всего лишь одним из многих, отмеченных проклятиями. Кого-то отметил я сам, кого-то — мои погибшие братья по сворке, их было несколько сотен на двадцать пять человек, а теперь — несколько сотен на двоих. Подставим плечи, Ройг? А ушедшие счастливцы пусть не оборачиваются.
Мерзкий густой запах забивался в ноздри, в горло, в лёгкие… Так гниют души проклятых — особенно в Красный год.
Владения Отмерших за десять лет изменились мало, если не сказать — не изменились совсем. К тому времени, как я добрался туда, небо уже прекратило истерику, дожди утихли, и в неприветливом колючем воздухе закружились хлопья первого снега. Здесь всегда очень рано наступала зима. И темнело тоже рано. Ночь щедро залила иссиня-чёрной краской оставленный позади горный хребет, бесплодную равнину, раскисшую от осенней влаги и жадно чавкающую под ногами, увязшие в глине причудливые камни и на западе — стену Янтарного леса, за которым раскинулась Золотая Колпта.
А впереди маячили стены старого деревянного дома да ещё несколько маленьких примитивных сооружений, сгрудившихся вокруг него. Ни частокола (частокол был дальше, им была обнесена колония рабов), ни выставленной стражи… Похоже, устранив Авагди, Тэатал и прочие Отмершие возомнили себя неуязвимыми. А то, что последний свободный Легавый вдруг решит нагрянуть прямо к ним в гости, в головы, забитые пылью вечности, пока не пришло.
Хотя на одного охранника я всё же наткнулся. Как и предполагал.
Знакомая фигура и знакомое лицо, освещённое укреплённым в стене факелом… Он сидел на цепи — в буквальном смысле слова. Широкий стальной ошейник обхватывал его горло, а к ошейнику крепилась толстая цепь с грязными звеньями, и противоположный конец её терялся в темноте, но определённо вёл куда-то в сторону небольшой хижины, отдалённо, но всё-таки неприятно напоминающей собачью конуру.
Охотничьего пса понизили до звания сторожевого.
При виде меня Ройг порывисто встал и шагнул навстречу, тихо звякнула от движения цепь. Я увидел в его глазах чувство немыслимое, неестественное и чуждое для подобных нам, которое, наверное, можно было определить как надежду. Обыкновенная надежда для обыкновенных людей — в глазах Легавого она смотрелась совершенно дико. Но то был лишь миг. И на лицо Ройга наползла маска куда более знакомая — боль и отвращение.
Увы, но что поделать, если я — это всего лишь я, а не твой брат?
Его маска была красноречивее моей: сложно узнать в темноте человека, которого не видел десять лет, если большая часть его лица скрыта за стальной скалящейся мордой. Но он, без сомнения, разглядел мои глаза, длинные и раскосые, отступил на полшага и холодно сказал:
— А я надеялся, что ты уже сдох.
Я отметил про себя, что сразу же поднимать тревогу он не стал.
— Если бы я сдох, ты бы сейчас не сидел на цепи. Ты бы лежал.
У Ройга на самом деле был паршивый вид. В жёлтом свете факела особенно резко выделялись тени под глазами, изломанная линия бровей, впалые щёки, напряжённый рот. Он был похож больше на призрак, призванный отпугивать незваных гостей, нежели на настоящего надёжного сторожа. И, наверное, я выглядел ничуть не лучше.
Ройг опустил глаза, сжал кулаки. Спросил не своим хриплым голосом:
— Как умер мой брат?
— Его унесла чума, — ответил я.
Он почему-то согласно кивал головой, как будто знал это и раньше и только обманывал сам себя глупой человеческой надеждой. Что ж так, Легавый? Нас подобные чувства только изводят понапрасну. И потом уходят, не оставляя после себя ничего, кроме кровоточащих ран на душе, так что лучше уж не чувствовать ничего вовсе. Да, знаю, знаю: ты себя Легавым уже не считаешь, сидишь себе на цепи и сидишь. Но не бывает бывших Легавых — бывают настоящие, как мы с тобой, и будущие, как мальчик, за которым я пришёл. И ещё бывают Легавые мёртвые.
Ты всё так же глуп, Ройг, как и десять лет назад, ты вскидываешь голову, словно слышишь мои мысли, и ненависть стынет в твоих глазах. Ты винишь меня, именно меня в смерти Дэбба. Да, ведь это по моему следу ты тогда шёл и вёл за собой Отмерших, ты предал меня, как до того предал других, и мне тоже есть за что тебя ненавидеть, но ненависти нет. Я помню твои принципы, Ройг, слишком правильные для человека и слишком неправильные для Легавого, а я не имею принципов — и с чего бы мне осуждать тебя? Ты сдал меня Тэаталу, но ты не знал, несчастный дурак, что сдал на самом деле двоих, потому что Дэбб был со мной в том памятном походе. Не учуял ты брата по жестокой шутке судьбы и винишь теперь его окаянного спутника, чтобы не чувствовать вины своей собственной. Что ж… это твой щит. Держи крепче, раз поднял его.
— Каково оно, Ройг? Сидеть на цепи. Лучше, чем ставить на людей метки Тяжёлых слов?
— Издеваешься? — спросил он холодно, но беззлобно.
Собаки лают, кусают, выполняют команды хозяина, но не умеют издеваться.
— Не лучше, — признался Ройг. — Оттого, что большинство Легавых перебили, проклятых в мире меньше не стало. Только вонь беспросветней. Но так было надо. Теперь хоть рыскать перестали. — Он помолчал, покусал губу и добавил: — Убить себя хотел. И не смог. Думал: вдруг Дэбб ещё жив? Как же я на него одного всё бремя общего проклятия оставлю?..
А он определённо стал разговорчивей. Давно равного себе не видел — одни Отмершие перед глазами. Семь вечных, не меняющихся лиц, да ещё Авагди и одинаковые потные рожи наёмников…
— Что с мальчиком? — спросил я. — Жив ещё?
Ройг почти не удивился моей осведомлённости. Сразу всё понял.
— Так тебя, значит, снова Охотник к рукам прибрал.
— Так что с мальчиком?
— Тэатал сомневается. Не хочет убивать, но боится Авагди.
Я хмыкнул. Правильно боится. Авагди и со связанными руками что угодно провернёт.
«Если я стану ему помогать, — мелькнула мысль. — Впрочем, собака ведь всё ещё выдрессирована…»
— Может быть, мальчишку ещё отпустят на свободу. Чтоб убегал как можно дальше от колонии.
Он сам не верил в то, что говорил.
— Отпустят на свободу, когда где-то на свободе я?
Ройг снова уткнулся взглядом в землю.
— Мне сегодня дали задание выследить и поймать тебя, — тихо сказал он. — А лучше убить на месте. Отправляться приказали утром. Эшон будет при мне — следить.
Я достал из-за пояса кинжал, прокрутил его в руке.
— Разумеется, тебе дали такое задание. Может, хочешь выполнить его прямо сейчас?
Он хотел, и я знал это. Убить хладнокровное чудовище, а потом умереть самому. И заодно — избавить сотни колптинцев от их проклятий, потому что больше Легавых не останется. Чем не подвиг, достойный такого хорошего человека, которому просто не посчастливилось родиться с нехорошим даром? Чем не искупление?..
— Только подумай о мальчике, Ройг. Его всё равно казнят, а разве он повинен в чём-нибудь?
Он чуть не захлебнулся возмущением. Начал говорить, но голос сорвался на шёпот:
— И это говоришь мне ты?! Ты, которому плевать на жизни других на людей?
— Зато тебе не плевать.
Ройг презрительно скорчился.
— Оставь красноречие, тебе не идёт.
— Я всего лишь играю чувствами доброго идиота, чтобы достичь цели, — признался я прямо.
— Напрасно тратишь усилия. Помнишь, что я говорил: лучше умереть, чем стать Легавым?
«…и гнить вместе с теми, кого проклял». О да, я помнил те слова.
— Хочешь сказать, что для мальчика смерть станет лучшей участью? А если бы на его месте был Дэбб? Ты бы сказал то же самое?
Он выдохнул со злостью и снова уставился себе под ноги. Ветер стлался понизу, порошил снегом, как мукой, носки сапог, играл со звеньями цепи и летел дальше, и ночь, по-хозяйски наступая на ветер, шла мимо нас. Равнодушно и тихо.
Что, Ройг? Молчат теперь твои принципы?
— Легавые были ошибкой Отмерших, — сказал Ройг негромко, но тень, опустившаяся ему на лицо, всё равно испугалась и дрогнула. — Мы с тобой должны умереть.
— И мы умрём. Когда-нибудь. Мы не вечны. А мальчик… С чего ты взял, что я собираюсь учить его?
Он снова долго молчал. Но всё же сдался. Тряхнул головой.
— Хорошо. Забирай мальчишку и уходи. Ради памяти Дэбба, который считал тебя другом, я дам вам фору. — Он с невесёлой усмешкой кивнул на клинок в моей руке. — Этой железки будет маловато. Ты помнишь, где тайник Урта. Я спрятал там меч. Возьми. И ещё…
Ройг почему-то запнулся.
— Что — ещё?
— Можешь не волноваться: я не покончу с жизнью и не скину весь груз тебе на плечи. Не потому, что жаль тебя, а потому что…
— А никто и не волновался, — перебил я. — Так легко уйти от проклятия… ты это считаешь трусостью.
Я уже обошёл его, но Ройг круто развернулся и остановил меня за локоть.
— Завтра утром, — напомнил он. — Завтра утром я уже буду искать тебя. И со мной будет Эшон. Так что хороший меч тебе действительно пригодится.
— Я это понял.
Добавлено (20.02.2015, 22:18)
---------------------------------------------
***
У него от рождения не было права на личное имя, и потому он быстро привык откликаться на короткое «эй, ты!» или нечто подобное. Но мать не могла с этим смириться и называла Горностаем. Один из наёмников как-то услышал и от души наградил её плетью, но она в ответ лишь огрызнулась: мол, не имя это, а кличка, а кличку даже собака имеет. И так тогда горели материны глаза, что даже здоровяк «чёрт» стушевался и ничего не сказал. Никто из надсмотрщиков не приставал больше.
С матерью Горностай жил до семи лет, потом, когда немного окреп, ему нашли применение, переселили в другой барак, чуть ли не на противоположный конец колонии. Теперь виделись очень редко. Вернее, даже не «теперь», а в последние три года.
А что «теперь»?
Он не понимал, почему всё так внезапно изменилось и почему его вот уже восемь дней держат в этой комнате, где деревянные стены разбухли от дождевой влаги, где тоскливо скрипят ставни и вторит им старая койка. Знал только, что все перемены связаны с тем страшным человеком, рабом, которого избивал Легавый и который попросил пить.
Какие у него были злые глаза…
Кто он? И о каком таком Красном годе говорили те странные люди с глазами глубоких стариков?
Горностай спрашивал у наёмников, которые постоянно сидели по ту сторону двери и два раза в день, когда мальчику разрешалось выйти из комнаты, неотступно его сопровождали. Спрашивал — но они молчали. У человека по имени Трайгрег, который как-то раз заглянул проверить, всё ли в порядке, спросить почему-то побоялся. От него тоже недобрым веяло — не так сильно, как от того раба, но похоже. Спросил бы у Ройга, но того к Горностаю не пускали, а через пять дней соизволили объяснить, что Ройг на цепи сидит и разговаривать с ним вообще не положено.
В конце концов мальчик просто перестал мучить себя размышлениями. Это было не так уж и сложно: если родился рабом, быстро привыкаешь к тому, что думать не надо. Делай что говорят — вот и жив будешь. Но в эту, уже восьмую ночь после случившегося он спал как никогда неспокойно и чутко и проснулся от тихого поскрипывания половиц.
Шаги за дверью…
— Ты кто? — запоздало спросил голос одного из двух наёмников.
Запоздало — потому что в следующее мгновение в коридоре что-то лязгнуло — раз, затем ещё раз и ещё… Горностай замер в постели, натянул одеяло до самого подбородка, как будто это могло помочь против страха и дрожи. Послышались хрипы, кто-то судорожно и громко глотал ртом воздух. Потом — глухой звук падения тела и шорох чего-то, медленно сползающего по двери на пол. Убиты… Оба.
Мальчик резко сел. В животе скручивался холодный жгут, к горлу подступала тошнота. В колонии он не раз видел кровь, видел, как «черти» до полусмерти истязали своими любимыми плетьми провинившихся рабов, так что те потом несколько дней еле шевелили руками и ногами. Удары были такими сильными, что плеть сдирала кожу, вгрызалась в самое мясо.
Но такого Горностай не видел никогда. Чтобы вот так, просто до ужаса: раз — и нет человека.
Дверь в комнату приоткрылась, и золотистый ореол горящей свечи пролился на деревянный косяк, потом лёг на выпуклости сруба. Неторопливо так, будто осторожничая. Мальчик затаил дыхание, не сводя глаз с растущего пятна — и вот в тёмной пасти дверного проёма выросла фигура.
Человек отшвырнул носком сапога обмякшую руку одного из наёмников и шагнул через порог, поднимая к лицу подсвечник. И Горностай увидел… На мгновение ошеломлённому мальчику показалось, что сердце его остановилось от ужаса и что он, наверное, умирает, раз не может кричать, а руки и ноги словно окаменели. Нет, это не человек! Почему у него на плечах голова собаки?!
— Кто ты? — не воскликнул, а как-то уж совсем по-детски пискнул Горностай.
Существо в два широченных шага оказалось рядом, и жёсткая ладонь зажала мальчику рот. Между двумя лицами полыхнул, дёрнулся огонёк свечи. Погас. Наверное, от страха. Но Горностай всё же успел разглядеть под собачьей пастью твёрдую линию вполне человеческих губ и решительный подбородок. Маска! Всего лишь маска… И клыки серебром отсвечивают.
Только вот легче от этого не стало.
Свободная рука ночного гостя больно стиснула Горностаю плечо.
— Хочешь жить — тихо.
Мальчик вдруг ясно представил себе, как те самые пальцы, что сейчас впились в его руку, вцепятся в горло, яростно, свирепо сожмутся, раздавят гортань… и сам не заметил, как старательно закивал, обещая быть послушным. Только что замиравшее в страхе сердце теперь, напротив, колотилось как бешеное.
Незнакомец освободил ему рот. И тут же, не дав опомниться, поднял Горностая в воздух и в одно движение забросил себе на плечо. Скорее неосознанно, чем наоборот, мальчик засучил ногами и принялся колотить непрошеного гостя по спине, зато вовремя вспомнил, что закричать — означало лишиться жизни.
В том, что похититель сдержит слово, едва мальчик откроет рот, сомневаться не приходилось. Оставалась только крохотная надежда, что кто-нибудь увидит, заметит, доложит хозяевам этого дома, кем бы они ни были, и те придут на выручку.
Холодная ночь взлохматила Горностаю волосы. Перед глазами забелел снег. Разум немного прояснился, и только тогда до скованного страхом мальчика дошло…
Легавый!
Вроде Ройга, только Ройг на цепи, а этот… Этот — настоящий.
Между тем незнакомец дотащил Горностая до крытой коновязи и усадил на ничего ещё не подозревающую лошадь, на которой ничего не было, кроме недоуздка и хлипенького поводка. Недовольное животное тряхнуло головой и собиралось уже заржать, но собачья морда резко повернулась в его сторону, и лошадь притихла.
— Без седла и удил можешь?
Горностай рассеянно помотал головой.
— Ясно. Тогда поедешь со мной.
Он запрыгнул на спину лошади позади мальчика и перехватил поводья. Лошадь под ними переступила с ноги на ногу, Горностай качнулся и испуганно вцепился в руки Легавого.
— Куда ты меня увозишь? — осмелился спросить он.
— Отмершие тебя убьют.
При упоминании об убийстве снова вспомнились хрипящие звуки за дверью, стук, шорох, безвольная, как тряпка, рука… Горностай похолодел. Ясно представилось, как холодное лезвие рассекает горло.
«Это что же выходит? Он мне жизнь спас?! Зачем? И как узнал обо мне?»
Бедняга совсем растерялся и не знал, за какую мысль хвататься первой.
— Но зачем им меня убивать? — сорвалось с языка. И тут же, само собой: — Как тебя зовут?
— Поехали.
Когда лошадь крупной рысью тронулась с места, Горностай, никогда не ездивший верхом, испуганно закрыл глаза и невольно прижался спиной к груди Легавого.
Пусть так. Всё ж лучше, чем сидеть взаперти и в неизвестности.
Сообщение отредактировал Ленарт - Пятница, 20.02.2015, 22:19 |
| |
| |
| Maniaka | Дата: Суббота, 21.02.2015, 10:02 | Сообщение # 40 |
|
Лазуритовое перо
Группа: Авторы
Сообщений: 771
| Здравствуй, Леночка. Спасибо за продолжение)))
Еще когда первый раз читала, думалось, что зря Авагди эликсиру не предложили. Очень неосмотрительный поступок со стороны Отмерших. Тем более знаю, какого это - с призраками.
Радостно конечно, что Легавый спас Горностая, а Ройг ему это позволил.
И вообще, хорошо они поговорили. Несмотря ни на что два неплохих (или даже хороших)))) человека.
|
| |
| |
| Илиль | Дата: Суббота, 21.02.2015, 11:43 | Сообщение # 41 |
|
Жемчужное перо
Группа: Администратор
Сообщений: 1256
| Ты, которому плевать на жизни других на людей?
Лена, привет!
Тоже кажется, что зря они Авагди эликсира не дали, хотя... это же не призраки управляют им? Или всё таки, да, управляют?
Тогда жадность Тэатала непонятна...
Проклятые всё равно появлялись, даже без Легавых, зачем тогда Легавые были? Пока тоже загадка для меня - просто ошибка бессмертных?
Вообще, мрачно всё. И даже не верится, что наступят лучшие времена для всего этого мира, пропахшего гнилью.
С верой в лучшее,
я
Спасибо за роман!
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Воскресенье, 22.02.2015, 16:15 | Сообщение # 42 |
|
Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| Маша, Юля, привет!!! Спасибо вам за неослабевающий интерес)))
Цитата Maniaka (  ) Еще когда первый раз читала, думалось, что зря Авагди эликсиру не предложили. Очень неосмотрительный поступок со стороны Отмерших. Тем более знаю, какого это - с призраками.
Неосмотрительный - да, это даже мягко сказано. Но у всех есть свои слабости - вот они слишком сильно Авагди ненавидят. Есть за что.
Рада, что Ройг и Мабог в целом кажутся неплохими людьми)))
Юля, спасибо за опечатку)) столько раз пересматривала и не заметила((
Призраки Авагди пока что не управляют - не за чем. Но связь есть.
Цитата Арахна ( ) Проклятые всё равно появлялись, даже без Легавых
Нет, не появлялись, это остались те, которые были прокляты в то время, когда Легавые были на свободе, а потом их казнили - а проклятые остались.
Цитата Арахна ( ) И даже не верится, что наступят лучшие времена для всего этого мира, пропахшего гнилью.
Нет, всё закончится хорошо!)))
|
| |
| |
| AlenaKam | Дата: Воскресенье, 22.02.2015, 17:55 | Сообщение # 43 |
 Янтарное перо
Группа: Модератор
Сообщений: 292
| Ух, как необычно! Философия плюс фэнтези, да ещё такой глубоко продуманный авторский мир! Впечатление, что побывала там сама! Вы очень красиво и талантливо пишете! Я тоже в читателях! Жду продолжения!
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Воскресенье, 22.02.2015, 22:40 | Сообщение # 44 |
|
Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| Здравствуйте, Алёна! Большое спасибо за добрые слова в адрес моего творчества!
Очень рада, что понравилось, рада новому читателю! Надеюсь не разочаровать)))
Добавлено (22.02.2015, 22:40)
---------------------------------------------
***
Он вынырнул из вязких топей сна, в котором двигались по кругу размытые тени болотного цвета, когда уже занимался рассвет, и не сразу понял, отчего мир движется и колышется, словно земля обратилась волнующимся морем (про море рассказывала мама, родившаяся в прибрежной деревне). Но отхлынула очередная волна, освобождая слух, и до ушей донёсся размеренный цокот копыт.
Картины прошедшей ночи одна за другой всплыли в памяти, и только тогда Горностай увидел перед собой чужие руки на поводьях и ощутил спиной человеческое тепло.
Значит, не приснилось…
Сизые тени гаснущей ночи обнимали стволы кривых деревьев и скользили по громадам шершавых глыб, задерживались в трещинах, но всё же стекали вниз и медленно растворялись. Дорога вела вверх по задернованному склону, изрешёченному переплетающимися корнями. Собственно, особой дороги и не было — только едва-едва намеченный извилистый путь меж сосен, растущих прямо из камня. Лошадь дышала тяжело и, казалось, уже путалась в ногах, огибая препятствия.
— Замучаем бедное животное, — неожиданно для себя сказал Горностай.
И подивился тому, как твёрдо прозвучал голос. Словно со старым знакомым разговаривал.
— Не замучаем, — прозвучало над головой. — Я знаю предел.
Голос у Легавого был низкий, глубокий и совсем не страшный. Да и внешность при дневном свете не казалась такой жуткой, как ночью, с перепугу — об этом Горностай подумал, когда солнце уже поднялось над горами, и похититель его решил-таки сделать привал.
Они расположились у старого дерева, чьи мощные ветви изгибались подобно радуге и касались земли. Горностай сразу же забрался туда, где ствол, похожий на рогатку, раздваивался, образуя вполне удобное ложе. Забрался и принялся наблюдать за действиями Легавого. Последнему хватило одного взгляда в сторону освободившейся от груза лошади, чтобы та склонила голову к жёсткой траве и не предприняла никаких попыток отойти хоть на пять шагов в сторону. Стреножить лошадь Легавый не потрудился, да и нечем было. И незачем.
— Как ты это делаешь? — не удержавшись, спросил Горностай.
— Отдыхай, — Легавый не изменил своей привычке вместо ответа на вопрос совать спрашивающему что-нибудь короткое, сухое и не к месту. — Надолго здесь не задержимся.
— А ты? Ты тоже?
— Отдыхай.
После долгой скачки Горностая трясло и качало, с непривычки где-то в груди ворочалось неприятное тянущее ощущение, и хотелось смежить веки, привалиться к стволу и лежать так долго-долго. «Но ведь я успел вздремнуть, — подумал мальчик. — А ему каково?»
Он свесился вниз и уткнулся взглядом в макушку сидящего Легавого. Из-под чёрного капюшона не выглядывало ничего, кроме собачьего носа.
— Ты когда-нибудь её снимаешь? — спросил Горностай, не уточняя, кого — её.
Ответа не последовало.
— Не хочешь показать мне лицо? — снова спросил Горностай.
— Нет. Спи и набирайся сил, потому что есть будешь только вечером. Сейчас нет времени.
От этих слов желудок Горностая напомнил о себе громким урчанием. Мальчик сглотнул. Ну, ничего: в колонии бывало всякое, мы не неженки…
— Я уже спал. А ты нет. Ты поспи, а я посторожу.
Легавый хмыкнул.
— Мне не нужен сторож, безымянный раб. Проснусь, если понадобится.
— Я не совсем безымянный. Меня Горностаем кличут.
«Вернее, мама так называла», — в мыслях поправил себя мальчик.
Легавый ничего на это не ответил, просто молча принял к сведению. Или не принял. Спустя какое-то время Горностай снова склонился к нему и услышал ровное дыхание. Тогда мальчик спустился с дерева и присел на корточки рядом с таинственным спасителем. Тот сидел теперь, устало привалившись спиной к стволу и чуть запрокинув голову. Луч солнца прошёл сквозь ветви, раздробился на множество мелких лучиков и упал на посеребрённую маску. На собачьей морде проступили светлые блики. Заплясали, сплетаясь в танце с тёмными пятнышками — тенью от листвы. Вместо звериных глаз виднелись в отвальных прорезях человеческие глаза. Странные — раскосые, Горностай таких никогда не видел.
Вопросы снова взвились в голове, как потревоженная ветром пыльца над цветком. Мальчик долго сидел и разглядывал спасителя, а потом протянул руку, на ходу раздумывая, как бы снять маску, чтобы и лицо разглядеть, и не потревожить спящего. Но он не успел даже коснуться холодного стального носа: взметнулась рука Легавого и с такой силой сдавила кисть в кулаке, что впору было кусать губы от боли.
— Я же сказал, что проснусь, если понадобится, — вяло шевеля губами, но всё же очень чётко сказал Легавый. — Ещё раз попробуешь такое провернуть — пальцы поломаю.
Он сжал сильнее напоследок, потом сжалился и отпустил.
— Всё. Едем дальше.
— Куда мы так торопимся? — Горностай тряс рукой, чтобы прогнать боль.
— За нами погоня. Легавый идёт по запаху и ведёт Отмершего.
Мальчик понял смысл услышанного только тогда, когда его уже усадили обратно на спину лошади.
— Но Ройг хороший, — пробормотал он. — Зачем ему…
— Отмершие тебя убьют, — во второй раз сказал Легавый.
Снова заухала земля под бедными конскими копытами, снова заколебался мир… Тропа то круто взбегала вверх, то отдыхала, приглашая и путников перевести немного дух. То сужалась, едва протискиваясь между стволами, то неслась вперёд напористо, широко и почти прямо. Но непостоянный её характер не спас Горностая от скуки и спустя некоторое время, всё так же мерно покачиваясь на спине лошади, он от нечего делать во второй раз спросил Легавого:
— Как тебя зовут?
На ответ не особо надеялся.
Спутник долго молчал. Прогнувшаяся под тучами тишина налилась снеговой тяжестью, переплетаясь с топотом копыт и едва слышным голосом ветра.
— Зачем тебе знать? Я Легавый. Мне ни к чему другое имя.
Горностай поджал губы.
— Когда-то Легавый был просто мальчиком. И ты его ещё помнишь.
— Увы. Почти не помню.
— Но ведь должен помнить хотя бы имя!
Он попытался развернуть голову и плечи, чтобы взглянуть на этот звериный оскал, но Легавый мгновенно переложил поводья в одну руку, а свободной грубо схватил мальчика за подбородок и повернул обратно. И тихо сказал, когда Горностай уже окончательно потерял надежду узнать имя:
— Мабог.
Мальчик победно улыбнулся — уголки губ сами собой разошлись в стороны, мимо воли, и, наверное, даже хорошо было, что Легавый не мог в тот момент видеть его довольного лица. Горностай и сам не до конца понимал, отчего так обрадовался, но стало намного спокойнее. Он положил ладонь на предплечье своего странного угрюмого спасителя, в том месте, где нечто острое распороло ткань и виднелись два ещё не до конца зарубцевавшихся шрама.
— Спасибо. Теперь я буду называть тебя Мабогом.
Легавый отдёрнул руку.
— Вздумаешь назвать так при других — попрощаешься с жизнью.
Глава 8,
в которой снова выходит из строя оборудование, рассуждения выводят к причинам, а птица с грязными серыми перьями слепнет от яркого света.
Пастух
Мы шли по едва проступающей горной тропе один день — с уступа на уступ, из заросшего пожухлой травой лога на косогор. Потом нашли дорогу, узкую и гибкую, как тело гигантской каменной змеи, и по ней шли ещё полтора дня. Она была залита серым асфальтом, но через каждые два шага встречалась замысловатая трещина, сквозь которую пробивалась короткая, как щетина, трава. Похоже, что дорогу эту прокладывали здесь ещё глеурдины-захватчики… Хотя, возможно, я слишком утрирую.
По мере того, как мы продвигались дальше, воздух редел, чаще кружилась голова, и мышцы ног быстрее наливались тяжестью. Лорд Одар периодически вытаскивал из кармана куртки свой портативный навигатор, сверялся с ним, хотя мне казалось, что, пока из-под ног выбегает асфальтированная дорога, в этом нет необходимости, и показывал в отдельном окошечке трёхзначное число абсолютной отметки, которое неизменно росло.
Мы шли по одному. Первым — профессор, потом я, а за мной — Лайнхва, бледная, как призрак. На удивление легко оказалось убедить её, что оставаться в деревне опасно, поскольку поджигатели могут вернуться, да и вообще, когда вокруг творится невесть что, по меньшей мере глупо оставаться в одиночестве, тем более если ты — молодая девушка. Она бросила опасливый взгляд на лорда Одара, как будто боялась, что тот теперь возненавидит её за обличительные слова, но лорд Одар смотрел в совершенно противоположную сторону, и Лайнхва согласилась идти с нами.
А больше, по-моему, было и некуда.
Один раз, когда потрясение после страшного пожара понемногу сошло на нет, я спросил её:
— Ты знаешь, кто мог поджечь ваш дом? Может, были недоброжелатели…
— Не было, молодой господин, — потупившись, сказала девушка. — Но это, наверно, жители деревни подожгли. Узнали, что отец приютил глеурдинов и пришли, чтобы…
Она запнулась, и я не стал заставлять её продолжать. И без того всё ясно.
— А ваши спутники… учёные… они, выходит, тоже мертвы? — робко спросила Лайнхва.
Я только пожал плечами.
— Не знаю. Может быть, кому-то и удалось спастись. Мы ведь не с самого начала пожар заметили…
Больше не разговаривали за всю дорогу. Идти становилось тяжелее, склон забирал всё круче и круче вверх, с покрытой снегом и укутанной туманной дымкой вершины спускался навстречу колючий холод; он неприятно щекотал ноздри и горло, забирался в лёгкие, и лишний раз открывать рот не хотелось никому.
На девятый день Красного года, после полудня, мы наконец-то добрались до первой станции. Здесь уже повсюду был снег. Он лежал высокими сугробами по обеим сторонам дороги, ведущей к металлической оградке, сухими белыми крупинками метался с порывами ветра по расчищенному асфальту, игриво касался лопаты, брошенной возле калитки. Снегом замело и крышу каменного домика — жилища операторов, а вот всё, что располагалось за ограждением, было вычищено настолько, что на миг мне подумалось: они тут только и занимаются тем, что борются со снегом, словно с пылью.
Станция была выстроена в форме толстого приземистого цилиндра с конической крышей, подставляющего свои серебристые бока тусклым дневным лучам. В стенах не было ничего, кроме двух маленьких окон и узкой двери, и то из одного окна тянулись какие-то кабели. Тянулись они к собственно вышке, которую станция обслуживала, — высокой, пирамидальной, увенчанной где-то в белёсой вышине шестигранником, напоминающим огромную снежинку, — и к странному объекту на другом конце площадки. Объект этот был горизонтальной трубой диаметром в два человеческих роста, края которой оканчивались стальными заглушками. Подойдя ближе, я разглядел на ней аккуратную жёлтую надпись: «Блок собственных нужд». Ну, конечно. Глеурдины без электричества и прочих достижений цивилизации обходиться никак не могут.
Блок собственных нужд страшно тарахтел, чего никак нельзя было сказать о вышке. Центр, сердце и стержень всего открывшегося взору великолепия не излучал сейчас ничего, кроме удручающей и удручённой мёртвой тишины.
Я оглянулся на Лайнхву и увидел в её глазах непередаваемый страх неизвестного. Сложно человеку, родившемуся и выросшему в Глеурде, представить, что она чувствовала в тот момент, но, без сомнения, впечатление было сильнейшим.
Вокруг вышки ходил, глубокомысленно держась за подбородок, мужчина лет под сорок — один из операторов. Увидев нас, он замер с широко распахнутыми глазами, не сразу даже сообразив, что нужно поздороваться хотя бы с начальником, а когда профессор коротко и сухо изложил произошедшее, глаза так и вовсе полезли на лоб, под надвинутую до бровей меховую ушанку.
— Где напарник? — быстро спросил лорд Одар.
— Там, в здании.
— Ясно, — взгляд профессора неторопливо прошёлся по громаде вышки, перетекая с балки на балку. — Что ж, продолжай.
— Что продолжать, профессор? — не понял оператор.
Кажется, он всё ещё отходил от шока.
— Думать продолжай, — холодно изрёк лорд Одар и направился к зданию станции.
Я машинально поспешил за ним, а вот Лайнхва до сих пор неуверенно топталась у калитки. «У неё же ноги совсем замёрзли, — подумалось вдруг. — Надо бы и ей зайти внутрь…» Но вслух высказывать мысль я почему-то не стал.
Второй оператор склонился над столом, сколоченным из плохо обструганных досок, и колдовал с каким-то прибором, полностью игнорируя главный блок, даром что тот поражал воображение обилием кнопок, рычагов и тумблеров. Реакция его на произошедшее была примерно такой же, что и у его напарника, только он ещё сказал поникшим голосом:
— А у нас к тому же телефон сломался.
— А это у тебя что? — лорд Одар указал на странный прибор на столе.
Чёрная пластмассовая коробка, из которой торчали многочисленные цветные провода с электродами, и над ней, на двух ножках — небольшой лихорадочно моргающий экран.
— Попытался сделать из мыслеметра нечто вроде психомультиметра, — сообщил оператор. — Почти закончил.
Он ещё немного поколдовал над прибором и потом только полностью распрямился. Профессор повернул ящик экраном к себе и перевёл все четыре тумблера на боковой панели в положение «включено». На экране тут же появились четыре строки под заголовками: «Эмоция», «Сознание», «Подсознание», «Бессознательное».
— Хорошая работа. Смотри, Норд, — лорд Одар подозвал меня ближе. — Этот прибор позволит нам хоть как-то контролировать процессы, происходящие с колптинцами, пока не работает основное оборудование. — Он посмотрел на всеми забытый бесполезный главный блок, но тут же снова перевёл взгляд на психомультиметр. Его длинный палец заскользил от строчки к строчке. — Мы можем примерно определять эмоции человека, затем его мысли — это то, что лежит на поверхности, — а также оценивать результативность работы сети на уровне его подсознания. Что касается четвёртой строки, то понятно, что в идеале она должна оставаться пустой, хотя небольшие помехи в случае с колптинцами допустимы… Да, это очень кстати. Тем более мы ведь можем опробовать прибор прямо сейчас…
До меня ещё не дошло, что означали его последние слова, а профессор уже произнёс с едва заметной улыбкой, скорее вежливой, чем тёплой:
— Будь добр, Норд, позови сюда девушку.
Я вздрогнул.
— Но… она испугается.
— Испугается, но тут же освоится. Мы же не будем её пытать.
Тон профессора был сух и непреклонен, и мне оставалось лишь вздохнуть. И снова, в который уже раз, корить себя за бесхребетность, наблюдая за тем, как оператор крепит электроды на коже бедной Лайнхвы. Два в волосах, три на лбу, два на шее и один в яремной ямке. Девушка закрыла глаза. На экране психомультиметра вдоль первых трёх строк забегали буквы — слишком быстро и беспорядочно, чтобы можно было что-то разобрать. Но почти сразу символы в верхней строке сложились в короткое слово «страх», а во второй, среди общей какофонии движения проявилось отрывками: «странное место» и «никогда… не видела». Что касается «Подсознания», то оно никак не желало упорядочиться, буквы продолжали суетиться, сталкиваться друг с другом и образовывать несуществующие знаки, а потом…
Потом три чёрных зигзага перечеркнули и первое, и второе, и даже третье. Экран залило ярко-алым, будто кровью из чьей-то артерии, и нижняя, четвёртая строка, где по идее ничего не должно было появиться, вспыхнула большими, жирными и очень чёткими буквами, которые без лишнего мельтешения образовали слова:
«МЫ» — пауза. «НЕ ХОТИМ» — пауза. «ЖИТЬ» — пауза. «КАК ВЫ!» — экран погас.
Полностью. И с коротким жалобным писком.
Лорд Одар пропадал на станции до самого вечера, задумав проверить каждый рычажок главного блока. От меня же толку было мало, поэтому я проторчал там без дела пару часов, а после был отправлен операторами в дом — греться и «сообразить чего-нибудь поесть». Лайнхва, которая считала себя повинной в поломке новорождённого психомультиметра и очень смущалась, хотя вряд ли была сильно этим расстроена, взялась мне помогать, не проронив при этом ни слова. И вот теперь на столе стыл скромный ужин, а профессор и операторы всё не шли, и я, наконец-то приняв душ, сидел в коридоре на жёстком диванчике и пытался упорядочить роящиеся в голове мысли.
Почему сломался прибор? Очевидно, по той же причине, по которой вышли из строя машины и вообще началась эта сумятица с Красным годом. Глупо предполагать, что тут нет никакой связи, да и подсказывало что-то, всплывающее из самых глубин человеческих: да, Норд, всё верно. Причина тут одна.
Эхо чужих слов металось внутри черепной коробки и никак не затухало. Слова звучали одновременно — слова из прошлого, которое ещё оставалось совсем близко, стояло сразу за плечом, как дышащее в ухо Вчера. «Пригвоздит, отпустит, пригвоздит, отпустит…» «Мир и покой в могиле будут, а мы… мы же живые люди!» «Вы убеждаете нас, что любить и прощать бессмысленно, но вы никогда не говорите, что бессмысленно есть, или спать, или бить того, кто убивает тебя».
Инстинкты, значит, с наступлением Красного года высвобождаются… Природные, стихийные, животные инстинкты.
И голос лорда Одара бесстрастно чеканил, поверх голосов Лайнхвы и её несчастного отца: «Что касается четвёртой строки, то понятно, что в идеале она должна оставаться пустой, хотя небольшие помехи в случае с колптинцами допустимы…»
Ничего себе «небольшие помехи»…
«Мы не хотим жить как вы!» Бессознательное… Кровь, заливающая экран перед его быстрой глупой смертью.
Я закрыл глаза и сдавил пальцами виски. Сердце подсказывало, что я хожу где-то близко, где-то рядом с самой сутью, но сконцентрироваться не получалось. Четвёртая строка, которая должна оставаться незаполненной… Бессознательное… То, что нельзя объяснить законами логики, что не вписывается в каноны Высшего Разума, а следовательно, подлежит уничтожению.
Что это? Осколок разбитой души?
Или, может быть, наоборот? Душа, духовное начало — лишь половина бессознательной сферы, а вторая половина — начало звериное. И душа умирает. Но отчаянно не хочет умирать, а убийца её — Высший Разум. Безжалостный палач, душащий чувства в самом зародыше, когда они ещё не успели проявиться. Надсмотрщик, не позволяющий дочери оплакать погибших родителей. Что?! Любовь? Скорбь? Вырвать из груди немедленно! Или вырубить под корень…
«Необъяснимые волнения, возникающие в груди слабого и называемые порой чувствами, — гласят законы, — не приносят никакой пользы — один лишь вред, потому как всё необъяснимое ложно».
Кто встанет на защиту истощённой души? Или тысячи, или сотни тысяч душ, уставших бороться и даже терпеть, придавленных к земле идеологией рационализма и бьющихся, как рыбы, в сети ИЗВРГ. Кто встанет?
Не ожидаемо ли, что это будет тот, над кем Высший Разум не властен?
«…но вы никогда не говорите, что бессмысленно есть или спать…»
Зверь. Или тысячи, или сотни тысяч зверей. Они встают — один, другой, третий… — и вот их уже целый легион. Они воют, лают, рычат, шипят, клекочут, стрекочут, гикают… Они — сила. Они — жизнь в её первозданном проявлении, жизнь, полностью противопоставленная искусственности рационального мира. Они — стихия, и сама природа оживает через них, и рокочущая волна первобытной дикости обрушивается на возведённые человеческими руками жалкие станции и вышки. И смывает сеть, как метла хозяйки сбивает с потолка хлипкую паутину.
Под сомкнутыми веками кружились красные разводы.
Я распахнул глаза, когда понял, что становится невыносимо душно. Тут как раз глухо простонала железная дверь, в коридор вьюном вползла высокогорная стужа, а её дыхание швырнуло на застеленный линолеумом пол горсть снега. На пороге появился лорд Одар.
— Мы собрали все необходимые сведения, но пока не можем установить причину аварии, — сказал он без предисловий. — Чтобы делать какие-то выводы, нужно посетить ещё несколько станций. Так что завтра с утра придётся опять отправляться в путь.
Ещё несколько станций. Да, он будет посещать их, одну за другой, и не несколько, а десятки, может, даже сотни, если сотня наберётся. И никогда не признает, что растерян, что каждый ход заранее обречён и бесполезен, что никакой способ не подействует и что дело не в скудости сведений, а в том, что вы просто проиграли, профессор. Если и не навсегда, то во всяком случае в первой битве.
Я смотрел ему в глаза — и ничего не говорил. Молчал, пока он стряхивал с плеч снег и разувался, и пока шёл мимо меня в комнату — молчал. Если бы и поделился с ним своими умозаключениями, он бы не поверил. Только не теперь. Наверное, я всё-таки хотел увидеть, как он будет биться и, раз за разом, не находя ничего, кроме загадок, в итоге признает. Что растерян, обречён, проиграл… Кто знает, а вдруг я ошибаюсь насчёт его учёного упрямства?
И всё же сомнений почти не осталось: сегодня яростное бессознательное начало, стоящее за спиной тихой девочки Лайнхвы, разрушило психомультиметр, а до того оно же — только многократно усиленное, как наложенные друг на друга, одинаково колеблющиеся волны — оно же поднялось из-за спин всех колптинцев и разрушило целую систему.
Они освободились сами. Они сами вызвали на своих землях Красный год.
Скорее всего и даже наверняка, они ещё не осознают этого. Но снова и снова звучит в сознании голос покойного Труфи: «Мир и покой в могиле будут, а мы… мы же живые люди!» — и оттого мне кажется, что они — готовы.
Готовы платить кровью за свою свободу.
Собака
Приближался вечер, и мальчишка-раб спал, свернувшись калачиком меж заиндевевших корней старой сосны. Мы остановились возле порожистого ручья, поверхность которого возле берегов уже была схвачена тонкой хрустящей коркой. Я шагнул к нему, разбил кулаком хрупкую ледяную поволоку и взглянул на зыбкое отражение. По воде пошла мелкая рябь: дрожал ручеёк под недружелюбным оскалом собачьей морды…
Зажмурился и снял маску-шлем. Умылся холодной кусающейся водой, не размыкая век. Вот уже одиннадцать лет минуло, как это вошло у меня в привычку — закрывать глаза вблизи любой отражающей поверхности, чтобы ни в каком отражении не увидеть своего лица. Потому что зачем зверю человеческий лик, если собачья голова на плечах смотрится куда правильней и уместней и уже воспринимается как своя собственная?
Дэбб, с которым не раз доводилось путешествовать стремя к стремени, не понимал, посмеивался (у него был жуткий полубезумный смех, как сейчас слышу). «К чему такие сложности?» — спрашивал холодным замогильным голосом. Но я привык быть безликим. Это один из способов перестать чувствовать себя частью разлагающегося человечества. А Мабог, несчастный глупый мальчик, опрокинутый в воду, тот, от которого я отгораживался створками век, давно уже умер и сгнил. Даже имя стало чужим и далёким.
Я смахнул с подбородка противные капли и поспешил надеть обратно и шлем, и капюшон. Потом поднялся и наступил на отражение сапогом.
— Мабог, — позвал Горностай, и этот негромкий осторожный оклик резанул по ушам.
Мальчишка уже проснулся и, когда я вернулся к дереву, сидел, прислонившись спиной к стволу и обняв руками острые коленки. Смотрел он куда-то в сторону, и стылая даль горного неба отражалась в огромных светлых глазах.
О чём задумался, щенок?
Он словно услышал — кивнул в ту сторону, куда прикипел его взгляд.
— Скажи: что там?
На севере, на сиреневатом фоне горной гряды, над куцыми макушками сосен возвышался деревянный конический купол какого-то здания. Унылый и одинокий. Хотя… наверняка вокруг него стоят ещё дома, поприземистей.
— Не знаю.
Сел чуть в стороне от раба. Провёл ножом линию на земле, разрезая грубые травинки. Слева будет «да», справа — «нет». Снова вспомнил Дэбба — как он, бывало, играл с потенциальной жертвой, когда случай был неоднозначный. Спешится, положит руку на макушку обездвиженного страхом человечишки и, медленно, по-кошачьи, ступая по кругу, нараспев проговаривает считалку, то ли из детства, то ли собственного сочинения: отпустить (уберёт руку) или Тяжёлое слово (снова положит)? В голосе смех, в глазах — грусть.
По считалке выходил всегда один и тот же приговор: Тяжёлое слово. Но вот, с какого варианта для этого нужно было начинать, я забыл, да и не особо тогда обращал внимание.
В прятки дети заигрались…
Я читал про себя, не торопясь, и на каждый такт втыкал нож то в «да», то в «нет».
Разбежались, потерялись…
— За что Отмершие хотят меня убить? — внезапно подал голос щенок. — Я уже спрашивал, но ты не ответил.
Ищет солнце, ищет ветер…
— Это из-за того раба, правильно?
«Догадливый мальчик».
Где вы, дети?
— Ты сказал ему что-то про запах, да? — спросил я, сам того не заметив, пока вытаскивал нож из правого поля. — Про запах гнили?
— Да… А ты откуда знаешь?
Где вы, дети?
— У тебя нюх, щенок. Талант. Ты чуешь в людях слабость, чуешь, если что-то разъедает их изнутри, даже если они сами не замечают. Как… как мы.
Нет меня, я был да сплыл…
Горностай вскочил на ноги.
— Выходит, я стану Легавым?! Таким, как ты? Да?
Где я? (да)
Я (нет)
и сам (да)
забыл…
Нет.
Я в последний раз бросил нож и, не вытаскивая, поднял взгляд на мальчишку. Раскрасневшийся, взволнованный, с круглыми глазами и открытым ртом, он, счастливец, ждал ответа.
— Нет. Не станешь.
Дурак… Он расстроился. Расстроился, когда должен благодарить судьбу и дурацкую Дэббову считалочку!
— Почему нет?
— Потому что я не хочу тебя учить, щенок. Ты надоел мне.
Кажется, его задели эти слова, но… плевать. Теперь уже точно на всё плевать.
Серая хмарь заволокла небо, и под тяжестью её оно прогнулось, прижимаясь теснее к земле. Спустились густые сумерки, но деревянный конический купол ещё не до конца пропал в вечернем мареве. Что-то подсказывало, что там никак не людная, бурлящая жизнью, как котёл с похлёбкой, деревенька. Скорее, наоборот — унылое, скучное место, где плотный воздух и густая тишина. Как раз подойдёт. А если местные жители напугаются при виде «призрака» (так называли нас непросвещённые из народа) — что ж, пусть пугаются, это их проблемы. А Легавому не впервой.
Я кивнул щенку в сторону поселения.
— Хотел узнать, что там? Вот и узнаешь. Поехали.
— Мы там будем ночевать?
— Это ты будешь там ночевать. Никаких «мы».
Ройг не найдёт щенка. Он даже не чует его — только меня чует, проклятого, и по моему следу будет идти. Пока догонит (если догонит), мальчишка успеет затеряться среди колптинских деревень, канет в воду, а через три-четыре месяца Эшон уже забудет, как он выглядел. Так что отныне рабу не грозит никакой опасности, и совесть моя может быть спокойна.
Если только она вообще существует.
Сообщение отредактировал Ленарт - Воскресенье, 22.02.2015, 22:43 |
| |
| |
| Maniaka | Дата: Воскресенье, 22.02.2015, 23:13 | Сообщение # 45 |
|
Лазуритовое перо
Группа: Авторы
Сообщений: 771
| Цитата Ленарт ( ) Нет, всё закончится хорошо!)))
Бесконечно рада это слышать. Правда.
Местами настолько грустно, настолько безнадежно...
И ты все это ТАК передаешь... впору слезы лить.
Хотя... почему впору.
Плачу...
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Воскресенье, 22.02.2015, 23:28 | Сообщение # 46 |
|
Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| Машенька, спасибо за сопереживание героям!
|
| |
| |
| Maniaka | Дата: Воскресенье, 22.02.2015, 23:30 | Сообщение # 47 |
|
Лазуритовое перо
Группа: Авторы
Сообщений: 771
| Тебе спасибо. Твоему таланту!!!
На самом деле - круто.
Дурацкое слово, но так подумалось.
И еще... Не сомневайся в себе. Никогда!
|
| |
| |
| Илиль | Дата: Понедельник, 23.02.2015, 12:53 | Сообщение # 48 |
|
Жемчужное перо
Группа: Администратор
Сообщений: 1256
| Солнышко, спасибо за продолжение! Огромное!
Я всё перечитаю, как только будет получше, что-то совсем раскисла!
|
| |
| |
| Ленарт | Дата: Понедельник, 23.02.2015, 13:39 | Сообщение # 49 |
|
Стеклянное перо
Группа: Авторы
Сообщений: 77
| Девочки, спасибо вам за тепло и добрые слова!
Маша, постараюсь верить в себя)))
Юля, не спеши, не напрягайся, а лучше выздоравливай и набирайся сил!
|
| |
| |
| AlenaKam | Дата: Вторник, 24.02.2015, 18:05 | Сообщение # 50 |
|
Янтарное перо
Группа: Модератор
Сообщений: 292
| Какие же они разные - люди этого мира, поделенного на тех кто управляет разумом и тех которые ему подчиняются!
Потрясло массовое бессознательное! Удивило, что отец Норда никак особенно не отреагировал.
Легавые вообще отдельная тема! Им я сочувствующих больше, чем другим
Чувства Горностая понятны, мальчишка ХОТЕЛ стать вот таким, в маске, как всякий мальчик мечтает быть супергероем!
Мабог значит хочет просто спрятать его, хм, что из этого выйдет? Лена, жду продолжения! Спасибо!
Сообщение отредактировал AlenaKam - Вторник, 24.02.2015, 19:23 |
| |
| |
